Прошли в центр поселения. К большой кибитке вождя. Завели внутрь.

Мукра огляделся. Обычная кибитка, как у любого старейшины аила. Может, это снова сон?

На кошме у столика сидел пожилой человек. Резал кусками мясо и кидал в рот. Из одежды только шерстяные штаны. Грудь и лицо в шрамах, левая кисть отсечена по локоть. Повоевал в свое время.

Напротив сидел старый шаман, рассматривал высохшую лопатку овцебыка. Седые волосы космами свисали с головы.

За ширмой в глубине кибитки жена вождя возилась по хозяйству.

— Ты чего здесь вынюхиваешь? — спросил глава поселения. Мукра смысл не сразу понял, а потом догадался.

— Я проходил мимо.

Услышав его речь, шаман поднял голову и посмотрел на пришельца.

— Откуда ты пришел? На каком языке говоришь? — продолжил допрос вождь.

— Мое имя Мукра. Я журшень, из рода мусов, — ответил гость.

— Что за журшень? Не слышал о таких.

— Был такой народ давным-давно, — сказал шаман, рассматривая Мукру. — До нас. Мы их завоевали.

Мукра подивился, до чего же чудной сон ему попался.

— А вы кто такие? Когда успели завоевать журшеней?

— Мы даркуты, — ответил шаман. — Живем на этих землях уже две сотни лет. Скажи, Мукра, тебе никто не встречался в Бездонном лесу? Ты же через лес прошел?

— Встречался, — ответил Мукра. — Конаяк лукавый. Хотел покататься на мне, да я не дался.

Шаман встал и обошел Мукру по кругу, разглядывая, как невесту на выданье.

— А ты не ел ничего из рук конаяка, Мукра?

— Он меня куропаткой угостил. А что здесь такого?

Шаман усмехнулся.

— Обманул он тебя, Мукра. Околдовал. Мы в этот лес не ходим, там часто люди и скотина пропадают. Поэтому и зовем Бездонным. Конаяк их, значит, со свету сживает.

— А как же я прошел?

— Видно, необычный ты человек, Мукра. Одолел конаяка в бою. Но он тебя все равно перехитрил. Проплутал ты, видно, в лесу двести лет. В наше время попал. То-то говор у тебя странный.

— А учитель Курма? Он обучал меня. Его кибитки стояли на берегу реки.

Шаман покачал головой.

— Не было здесь таких. Скорее всего, привиделось тебе это. Конаяк тебе голову заморочил. Как, говоришь, звали учителя?

— Курма.

— Почти как тебя. Это ты сам и был. Во сне приснился самому себе в противоположном облике.

— А ведь верно! — Мукра закрыл глаза и потряс головой. Курма ему и вправду снился. И что же, сейчас и это наваждение исчезнет и он очнется все в том же лесу?

Но когда он открыл глаза, вождь и шаман остались, никуда не пропали.

Старик потрепал его по плечу.

— Привыкай, Мукра, к новой жизни. Ты кто, пастух, ремесленник, чему тебя там научили? Саблей хоть умеешь махать? Мы, даркуты, народ суровый, чуть что, голову с плеч. Научить тебя азам боя? А то пропадешь тут у нас.

Мукра улыбнулся. Кто знает, может, конаяк оказал ему лучшую услугу, чем предполагал?

— Эй, вождь, — сказал Мукра. — Кто тут у вас самый сильный воин? Веди меня к нему.

Щенок Актос с раннего утра пробрался в кибитку и грыз древко секиры. Оружие стояло у стены на подставке лезвием кверху и запросто могло упасть на глупого щенка.

— Сынок, пес опять ломает секиру, — сказала мать из-за ширмы. Она вскочила еще затемно и перебирала вещи в сундуке. — Вставай уже, хватит валяться.

Мамий почесал жесткие спутанные волосы и перевернулся на другой бок.

— Вставай, сынок, — повторила мать. — Надо вести скот на выпас.

Подыматься не хотелось. Мамий до рассвета пил арахи и играл в костяшки с пастухами. Голова болела. Особенно если вспомнить, что вчера он проиграл последние деньги. И мать еще ничего об этом не знает.

А еще вчера он повздорил с Курланом. Они устроили поединок на калингах. Мамий ударом в туловище проткнул Курлану легкое. Курлан успел порезать Мамию плечо. Мать пока еще не заметила рану.

Он нехотя приоткрыл глаза.

— Перекуси и иди скорее, — сказала мать. Закрыла сундук, понесла стопку рубах и штанов наружу, высушить на солнце.

Щенок бросил секиру и побежал за ней, путаясь под ногами.

— Уйди, несносный, — пробормотала мать ему.

Мамий зевнул и сел на постели. Он был молод, год как вернулся из Иргилэ, лагеря для обучения юнцов воинскому искусству. Среднего роста, стройный, ловкий, загорелый под степными светилами. Узкие черные глаза, приплюснутый нос, пухлые губы, квадратный подбородок. Любил возиться с калингой и метко бросал ее в мишень.

Он выбрался из постели, тряхнул головой и пошел умываться. На ногах штаны из шкуры овцебыка, торс обнаженный. Столкнулся с матерью на выходе из кибитки.

— Это что такое? — ахнула мать, заметив грубо штопанную рану на плече. — Опять подрался? С кем на этот раз?

— С Курланом, — проворчал Мамий. Голова заболела сильней, желудок выворачивало наружу. Он пошел было дальше, но мать схватила его за руку.

— И что с ним?

— Погиб.

Мать вздохнула.

— Жаль, такой хороший был мальчик. Его родители теперь перестанут с нами здороваться. Мамий, сынок, уж если ты не можешь без драк, то выбирай противников богаче. Чтобы в случае победы было что взять, хорошо?

Мамий кивнул, поежился от утреннего осеннего холодка и пошел умываться из общего колодца. Щенок кусал его пятки и бежал рядом.

Тэйп рода учунугов расположился в голой степи. Рек поблизости не было, воду добывали из-под земли. Не самое лучшее место для зимовки, но такие уж достались земли на Большом совете.

После умывания ледяной водой головная боль притупилась. Мамий вернулся в кибитку, перекусил сыром, зеленью, запил молоком гаура. Мать хотела аккуратнее зашить его рану, но он заворчал.

— Надо вести овцебыков, ма. Аныс-бек заметит, опять будет ругаться.

Мамий пас овцебыков главы аила, Аныс-бека. За это тот позволял брать молоко гауров, а также раз в две недели резать овцебыка на пропитание.

Свое стадо у них забрали. Отец Мамия умер в поединке три года назад, и все его имущество отошло победителю. Мать Мамия победитель брать не стал, у него и так уже было три жены.

Мать вздохнула.

— Жениться тебе надо, сынок. Внуков нарожать мне поскорее. Не дай Тэйанг, что-нибудь случится с тобой, как дальше жить?

Мамий беззаботно махнул рукой. Разговоры о женитьбе начались сразу после возвращения из Иргилэ. Надоели хуже вареной жусы, степной травы.