Он взглянул вниз, коснулся земли пальцами.

– В этом совершенно нет никакой…

– Если ты попытаешься прикоснуться ко мне, он раздавит тебя, как жука, каковой ты и есть.

Унгейст кивнул, оглянулся на развалины своей палатки.

– В какой момент все пошло не так? Я думал, что мы счастливы.

– Ты был счастлив, – сказала она. – Ты все решал за нас. Мы всегда делали то, что ты хотел. Мне оставалось лишь следовать за тобой.

Он пожал плечами:

– В любых отношениях кто-то должен быть главным. Ты никогда вроде и не хотела вести. Ты рождена следовать за кем-то, а сердишься за это на меня. Не надо.

– Нет, – ответила она, усилием воли держа себя в руках. – Много раз я пыталась взять инициативу на себя, но ты меня просто игнорировал.

– Ты говорила недостаточно убедительно, – он покачал головой. – Слишком тихо. Ты хочешь, чтобы нами командовал я.

– Нет.

– В каждом стаде есть свой альфа. На вершине каждой стаи, прайда и даже косяка рыб находится одно животное, – Унгейст встретился с ней глазами, и, как бы ей ни хотелось это признавать, часть ее хотела трахнуть его тут, под звездами.

– Это естественно, – сказал он. – Таков порядок вещей.

Он наклонил голову набок и слегка пожал плечами в знак извинения, как бы смягчая свои слова:

– Но это животное – не ты.

– Земля говорит со мной, поверяет мне свои нужды. Моя работа не оставляет места в моей жизни, чтобы следовать за человеком.

– А как же Морген?

– Он – бог.

Она не смогла бы объяснить, чем юный бог Геборене отличался от всех остальных. Его цель была ее целью. Хотя Земля никогда ничего подобного не говорила, тем не менее она почему-то была твердо уверена, что Земля хочет, чтобы она, Эрдбехютер, делала то, что Морген ей говорит. Или он ей это сказал?

Унгейст подвинулся ближе и потянулся к ее бедру.

«Он никогда не слушает».

Все, что она говорила, проходило сквозь него, как рыба сквозь воду.

– Хрусть, – сказала она, прижимая большой палец к указательному. – Как жука.

Земля под ним зашевелилась, и Унгейст, раздраженно нахмурившись, прекратил свои поползновения. Он взглянул на привязанных неподалеку лошадей. Они, нервно вращая глазами, смотрели в небо.

– Должно быть, Драхе там, наверху, – сказал он. – Она пугает их.

«Меня она тоже пугает».

Драхе была идеальным животным, безупречным убийцей. В драконьем облике она не испытывала ничего похожего на человеческие чувства и уж тем более не знала, что такое мораль.

– Я покрою тебя, как жеребец, – сказал Унгейст. – Ты же сама знаешь, как тебе это нравится. Мы будем совокупляться в грязи, как звери. Мы будем кусаться, кричать и царапать друг друга, – он опять придвинулся. – А Драхе сможет смотреть на это.

Порыв страшного по силе ветра размазал их по земле и разметал костер, разбросав яркие угли по всей поляне. Когти длиной с короткий меч вонзились в бока одной из лошадей, та закричала почти как человек, и вот уже, отчаянно брыкаясь и лягаясь, исчезла в темном небе. Две оставшиеся сорвались с привязи и умчались во мрак.

– Дерьмо, – прошептал Унгейст.

Он свернулся калачиком на земле в отчаянной попытке стать мишенью как можно меньшего размера.

Теплые брызги пролились на них сверху, окрасив их белые одежды Геборене в красный цвет. Тут и там сыпались какие-то влажные куски.

Унгейст оторвал взгляд от неба.

– Утром мы найдем других лошадей, – сказал он и протер глаза рукавом, счищая заляпавшую их кровь.

Прозвучало это скорее как приказ, чем как предложение.

– Нет, – ответила она. – Драхе съест и их.

Струйка лошадиной крови стекла с ее волос мимо правого глаза, словно Эрдбехютер заплакала – кровью. Она потрогала свое лицо и обнаружила, что оно скользкое. Ее пальцы стали багровыми и теплыми от разодранной в клочья жизни.

Янтарные крылья Драхе мелькнули над лагерем, раздался рев, и палатку Унгейста тоже утянуло вверх.

Мерцание углей отбрасывало оранжевые всполохи на мужчину. Он вздрогнул всем телом.

– Дерьмо!

Сейчас, когда взгляд его метался с чернильно-черного неба на изуродованные остатки его палатки, он выглядел потерянным. Напуганным.

«Таким он мне нравится больше».

Это было не желание защитить или материнский инстинкт, а, скорее, использовать его, пока он слаб. Сможет ли она поддерживать в нем это состояние нервного ужаса? Пока Драхе кружит над ними, это будет не так уж сложно.

– Я передумала, – сказала Эрдбехютер Унгейсту. – Я трахну тебя.

Он взглянул на нее, губы его зашевелились беззвучно, словно он не сразу смог подобрать слова в ответ.

– Ты что, свихнулась? – он указал на небо. – Она там, наверху. Она может… в любой миг… – Он взмахнул руками, изображая, как его утаскивают ввысь: – Упс! Был – и нету!

«Есть и худшие способы умереть, чем накормить собой идеального хищника».

Эрдбехютер шлепнула по земле рядом с собой. Почва превратилась в кровавую грязь.

– Я трахну тебя в грязи. Я буду сверху.

Похоть одержала верх; он подошел ближе, и взгляд у него снова уже был оценивающий, как всегда, когда он прикидывал, как перевернуть ситуацию в свою пользу.

– Если ты попытаешься перехватить контроль, – сказала она. – Хрусть. Как жука. Ты будешь делать то, что я хочу и когда я захочу.

Он сглотнул и кивнул, и она поняла, что он пытается убедить себя, что все равно и в этой ситуации победил он. Ей это было безразлично. Это было не о нем.

Позже, когда Эрдбехютер скакала на Унгейсте так, как только женщина из а может скакать верхом на мужчине, рыча, крича и разрывая его грудь ногтями, Драхе сбросила сверху останки лошади – достаточно близко, чтобы их осыпало дымящимися кишками. Только утром Эрдбехютер пришло в голову – а не пыталась ли териантроп таким образом убить их?

Глава одиннадцатая

Философы изучают эту реальность, столь отзывчивую к представлениям о ней, размышляют над ее основами, восхищаются законами, управляющими безумием. Но они копают недостаточно глубоко. Если реальность – это воплощенная иллюзия, тогда все – иллюзия. Мы не те, кем себя считаем.

Плоть и кости – это мифы, одни из составных частей безумия. Являются ли они частью нас или же продуктами реальности, в которой мы существуем? Это и есть все сущее либо же за пределами нашей реальности существует нечто иное, какая-то высшая истина?

Все, кажется, игнорируют законы, которые не являются законами, те аксиомы, которые определяют наш мир и в то же время изменчивы и уступают безумию. Объекты падают