он. Потом вздохнул, замедлил шаг и наконец остановился. Обхватил мои руки одной рукой, другой – взял меня за подбородок, повернул к себе. – Прости, Федра. Понимаю твое желание больше узнать о безвременной смерти сестры, оно естественно. Это большое горе. Но такова была воля Артемиды. Может, великая богиня свела Ариадну с ума, потому она и захотела спать в одиночестве.

– Так почему ты ее не остановил? – не удержалась я.

Ярость молнией рассекла его лицо.

– Может, Артемида нас всех свела с ума, – сказал он жестко.

Я попыталась высвободиться.

– А не в ту бухту ты меня направил тоже потому, что Артемида свела тебя с ума?

Тесей вздрогнул. Застигла его врасплох. А он, значит, думал, что я одурею от счастья, оказавшись здесь, рядом с ним, буду смирной и вопросов задавать не стану?

Тесей отбросил мои руки.

– Не делал я этого, – сказал он сурово, с достоинством и укоризной – для пущей вескости. – Ты, сама, наверное, не туда свернула. Ждать тебя нам нельзя было, стражники Миноса могли напасть в любую минуту.

Хотелось бы ему верить, но я не сомневалась, что он лжет. В какой мере и о чем именно, не знала наверняка. Но была настороже и понимала, что действовать нужно осмотрительно. Тесей в этом городе царь, а я – дочь самого ненавистного здесь врага.

– Кто постигнет волю богов? – сказала я наконец как можно бесстрастнее. – Все в их руках. Не осмелюсь истолковать, что Артемида вложила нам в головы, дабы свершить свой справедливый суд.

Он облегченно вздохнул.

– Вот именно.

И сделал мне знак идти дальше.

Тропа извивалась вверх по крутому склону, и я радовалась, что в Кноссе ходить в гору привыкла, иначе бы уже запыхалась. А когда мы поднялись – замерла, и вопросы, лихорадочно крутившиеся в голове, смолкли на мгновение, ведь передо мной во всем своем великолепии раскинулась Кекропия. Вершина могучей скалы, куда мы взошли, громадным столом распростерлась у наших ног. Какой она величины, я увидела мельком в проеме богато украшенных сводчатых ворот, через которые Тесей хотел уже меня провести. Но я сделала ему знак рукой, призывая остановиться, задержаться чуть-чуть – хотела все рассмотреть. Справа от нас уходила в небо высокая башня, и я заметила краем глаза зоркий взгляд часового, глядевшего на нас сверху, нацелив вниз лук, готовый встретить незваного гостя. Крепость окружали мощные стены – на Крите таких на строили – каменная толща, воздвигнутая, чтобы отразить нападение.

Только от чумы, насланной Зевсом по просьбе Миноса, все эти укрепления не могли защитить, подумала я и опустила голову, испытав и стыд, и ярость. Поистине невообразимые страдания принесла сюда моя семья, и вот теперь афинский дворец распростерся передо мной, величественный и прекрасный. Придется доказывать афинянам, что я к их страданиям не причастна, на отца своего не похожа. На затылке, под завитком волос, уложенных моей служанкой в высокую прическу, выступили капельки пота. Хорошо, что я, уступив ее уговорам, согласилась надеть платье полегче.

– Твой новый дом, – сказал Тесей.

До нашей с ним свадьбы еще несколько лет. Успею докопаться до правды. Я не сестра, не так доверчива и простодушна. Я шла за Тесеем по мраморному полу, меж сияющих колонн, с должной скромностью потупив глаза. Но знала, что не успокоюсь, пока все не выясню.

Глава 16

Ариадна

Нутро оборвалось, и я покачнулась вперед, но уцепилась за скалу, крепко обхватив серую глыбу, такую успокоительно прочную в мире, вдруг пришедшем в движение. Корабль. Парус не черный. Хотя Тесей, конечно, уже поднял бы новый – украсил бы мачту белым, победным парусом, чтобы заранее оповестить обо всем встревоженного отца, старого Эгея, который у себя в Афинах, наверное, так же неистово, как я здесь, на Наксосе, всматривался в море в ожидании сына.

Может, это и Тесей. И как я его встречу – с той же яростью, что овладела мной вчера? Стану бить его кулаками в грудь, орать и брызгать ядом? Или брошусь к его ногам и буду молить о любви? Я теперь уже и сама не знала.

А если не Тесей, то кто? Проезжие моряки? Пираты? Или критское судно? Однако алое знамя над ним не реет, да и горделивого лабриса не видно – отсюда по крайней мере.

Спотыкаясь, кинулась я назад, к себе во двор, а там остановилась и ахнула.

Всю виноградную лозу я вчера уничтожила. Разбросала гроздья и корни выдрала своими руками. Ничего не осталось, кроме сломанных ветвей и размазанных, раздавленных плодов, – я сама утром видела, когда мимо шла.

А теперь, спустя совсем короткое время, на этом самом месте новая лоза, больше прежней, горделиво сплетала ветви, протягивая к солнцу пышные блестящие листья. И с каждой ветви свисали маятниками, слегка покачиваясь от собственной тяжести, пухлые лиловые гроздья.

Прижав ладонь ко рту, я бормотала опять и опять “не может быть, это неправда”, но виноград выглядел таким убедительным, таким настоящим. Наверное, меня с ума свели, или тут морок какой-то, или я уже умерла и это бытие тусклого призрака, обреченного вечно скитаться по острову. Только к чему бродячей тени в загробном мире виноград? Эта нелепая мысль меня позабавила, и я рассмеялась бы, не будь происходящее столь необъяснимо, а предположение о собственном помешательстве столь ужасно. Никак не получалось прояснить мысли, и тут вдруг я поняла, вздрогнув, что звук, мешающий мне думать, это журчание воды. Резко обернулась, едва устояв на ногах. Статуя, маленькая каменная статуя смеющегося бога – Диониса, судя по всему, – стояла теперь в бурлящем источнике, а из чаши, высоко поднятой улыбающимся божеством, лилась ручьем кристально чистая вода.

По спине забегали иголочки. Происходящему не было объяснения. Чудо – и все тут, вот только чудеса не пугают так, ведь правда? А может, именно так и пугают, может, прямого столкновения с истинным, непостижимым, невероятным волшебством, которое видишь своими глазами, достаточно, чтобы сорвать завесу здравомыслия с чьего угодно разума, и останется лишь неприкрытый, зияющий хаос безумия.

Будто завороженная, смотрела я на фонтан, а потом мгновенно очнулась, осознав, что медлить нельзя, ведь эта драгоценная вода, откуда бы она ни взялась, может исчезнуть так же внезапно, как появилась. Я бросилась в дом за пустым бочонком, который совсем еще недавно в беспросветном отчаянии поставила на стол. И глядя, как он наполняется чудесным, животворным нектаром,