афинян не падет на наши головы – напротив, мы заручимся их поддержкой, ты ведь прекрасно это понимаешь.

– Царя Афин? – ужаснувшись, переспросила я. – Хочешь выдать меня за Эгея?

Он поспешно замотал головой. Рассмеялся, но потом опомнился – все-таки сестрой торговать собирается.

– Нет-нет, Эгей мертв. Тесей, как он сказал, после смерти твоей сестры пребывал в такой печали и растерянности, что забыл сменить паруса с черных на белые. А Эгей каждый день стоял на утесе и высматривал в море афинский корабль. Увидев же, что возвращается он под черным, скорбным парусом, Эгей понял, что сын погиб в Лабиринте. И бросился в море, а стало быть, с корабля Тесей сошел уже царем.

Итак, мы забрали жизнь еще одного афинянина. Неудивительно, что Девкалион счел свою сделку выгодной. Крит, скажут, дешево отделался, лишившись всего-то одной девчонки.

– Тесей любил Ариадну, – сказал он мягко. – И тебя полюбит со временем. Он сослужил нашей семье добрую службу. Нам повезло, что такой случай представился.

– Значит, через пять лет я отправлюсь в Афины? – спросила я недоверчиво.

Он покачал головой.

– Нельзя рассчитывать, что нам поверят на слово. Ты отправишься при первой возможности.

Я уставилась на него.

– О тебе позаботятся. Дворец в Афинах богатый, красивый. Тебе там будет хорошо.

Совсем одна в городе, где люди будут ненавидеть меня как напоминание об отнятом у них моим отцом. Девкалион считал, что мое прибытие будет знаком единения Афин и Крита, вот только я стану заложницей хрупкого мира, которого он добивается. Я отошла от брата, прижав ладонь ко рту. Думала, он избавление принес. А он вместо этого нынешнюю мою неволю сменял на другую.

Брат свое слово сдержал. Уже на следующий день корабль, груженный богатствами – дабы умилостивить афинян, и с посланником на борту – чтобы молил за нас о прощении, томился у пристани. В ожидании последнего дара – меня.

С застывшим лицом шла я к кораблю, еле переставляя тяжелые ноги. Я выросла на Крите, не увидев детства, но никаких других мест не знала. Сердце подпрыгнуло слегка при виде Пасифаи, пришедшей на пристань со мной проститься. Временами ее по-прежнему бросало в дрожь, порой она проливала тихие слезы, а взгляд ее затуманивался во время разговора. Но в эти считаные драгоценные дни, когда мы лишись Ариадны, Минотавра и Миноса сразу, я почувствовала, что моя мать, настоящая, существует где-то там, в глубине. А теперь она привлекла меня к себе, и я поддалась, обмякла в ее объятиях.

Может, боги наконец забудут о Пасифае. Хотелось верить, что ее оставят в покое, дадут спокойно состариться.

Один лишь Девкалион, прямой, непоколебимый, стоял теперь между мной и кораблем. Он положил мне руку на плечо, пристально посмотрел в глаза.

– Смелей, сестренка. Афины великолепны. Там ты расцветешь.

Я не ответила. Нечего тут было сказать. Я стояла на палубе, смотрела на отдалявшие меня от родного дома волны. Сначала плакала, чего уж отрицать. Но через несколько часов слезы закончились. Я стала думать, каким он будет, афинский дворец. Какой будет новая встреча с Тесеем. Той ночью, признаться, я ревновала, оставляя их с Ариадной вдвоем. Мне тоже хотелось, не меньше, чем ей, побыть с царевичем наедине – с тех самых пор, как я взглянула на него впервые. Хотелось больше всего на свете освободить его и сообща обрушить на мой родной город пламенную ярость, всех наказать за наши страдания. Но теперь я обнаружила вдруг, что все время с Тесеем отдала бы лишь за один-единственный разговор с сестрой. Будто на тысячу лет повзрослела с тех пор, как выскочила на них из-за камней с Тесеевой палицей, которую сама и украла. Ответы – вот чего я хотела теперь от Тесея больше всего.

Плыли долго. Будь моя воля, сделали бы остановку у Наксоса – хотелось возложить цветы к могиле Ариадны, но Девкалион четко велел идти прямиком в Афины. Я не могла уснуть – разум лихорадочно работал, по телу от предвкушения, волнения и не знаю чего еще бегал озноб. Завидев Афины, я крепко стиснула поручень – даже костяшки побелели. Служанка, тихая девушка, которая тоже – вдруг пришло мне на ум – оставила дом и семью, чтобы меня сопровождать, тянула за рукав и уговаривала пойти причесаться и переодеться перед прибытием. Сдалась я, только увидев, какая она юная, и подумав, как, наверное, и ей страшно.

Он сам нас встречал. Я этого не ожидала, вернее, не знала, стоит ли ожидать. Невозмутимый, стоял у причала, прислонившись к стене, прикрыв рукой глаза от солнца. Все такой же красивый, отметила я бесстрастно. Уныние мое не рассеялось, когда он взглянул на меня, когда прикоснулся ко мне, обхватив за руку, чтобы помочь сойти с корабля.

– Афины радушно приветствуют тебя, Федра, – сказал Тесей с чувством.

– Приветствуют дочь Крита? Сомневаюсь, – ответила я.

Застигнутый врасплох, он фыркнул изумленно и совсем не царственно.

– Именно так. И я тоже рад видеть тебя снова. Надеюсь, здесь тебе будет хорошо. – Он понизил голос. – Не думай, что в Афинах таят на тебя злобу, юная Федра. Все знают: ты ничего плохого не сделала. И не в ответе за деяния отца. – Он сглотнул. – И твоя сестра, разумеется, – всем известно, что она покинула Крит добровольно. Известно, что ни ты, ни она к злодеяниям вашего города не причастны.

Хотелось бы верить. Обо мне всю жизнь злословили. Если будут и здесь, я сразу пойму. В первых лучах солнца мы с Тесеем быстро шли по притихшему порту, оставив команду и слуг разгружать корабль, а об интересовавшем меня больше всего он уже и сам заговорил.

– Расскажи, что с ней случилось, – попросила я.

Он побледнел.

– Не нужно тебе этого знать, поверь.

– Нужно. Ты был с ней перед самой смертью. Расскажи, как это вышло.

Он потер нос, вздохнул глубоко и протяжно.

– Артемида подослала змею, и та убила Ариадну во сне.

– А почему она одна спала?

Он глянул на меня многозначительно.

– Было бы… неприлично ей спать рядом со мной.

Откашлялся.

– А что же остальные девушки, семь заложниц? Они где спали?

Я едва поспевала за быстрым шагом Тесея, но в лицо его всматривалась пристально.

Он дернул головой, будто отгоняя муху.

– Девушки спали в лодке.

– Так почему она не спала с ними?

Не верила я, что Ариадна захотела бы спать одна где-то в глуши. Вспомнилось, как в Кноссе сестра любила греться на солнышке, по-кошачьи растянувшись на ложах, расставленных по краю внутреннего двора.

– Да не знаю я! – рявкнул