«Может быть, когда они отвернутся, я уведу коня? Собаки мнене помешают», – подумала она и только головой покачала, изумляясь собственнойрешимости. Ну что ж, мир, которой раньше чудился ей столь благорасположенным кмолодым красавицам, вдруг сделался если не враждебен, то равнодушен. Ирена ужепоняла, что рассчитывать в нем стоит только на себя, и готова была играть поэтим новым, самой для себя установленным правилам с той же легкостью, с какойкогда-то перенимала правила игры в серсо, или в лото, или даже правилараскладывания пасьянсов.

Судя по разноголосым крикам, в доме гуляла весьма веселаякомпания. Мужские голоса изредка перемежались женским смехом. Скоро Иренапоняла, что мужчин несколько, а женщина – одна. Звали ее Людмила Григорьевна –это имя то и дело произносилось мужчинами. Сопровождалось оно такиминепременными эпитетами, как чаровница, волшебница, божественная, красавица,владычица и другими в том же роде.

«Ну, это должно быть истинное диво», – подумала Ирена снекоторой долей ревности, ибо не родилась еще на свет Божий женщина, котораяспокойно будет воспринимать комплименты, расточаемые другой. Случись ейуслышать такие громогласные и пышные дифирамбы где-нибудь в Петербурге, она,конечно, пожала бы пренебрежительно плечиками, да и прошла бы мимо, а здесьэтакая гордыня себе дороже обойдется. Надо бы присмотреться к этой даме: вдругокажется, что она не только чудо красоты, но и доброты? Вдруг можно обратитьсяк ней за помощью?

Войти, спросить себе еды и чаю, посидеть тихонько где-нибудьв уголке…

И тут Ирена вспомнила, где находится, а главное, каквыглядит. Явиться в придорожный трактир среди ночи в мужском плаще, а под ним –крестьянский сарафан да лапти! Только вовсе безмозглый не примет ее за ту, закого принял спаситель, – за беглую крестьянку. Поди, и слушать не станут:скрутят да кинут на какую-нибудь телегу, чтобы при первой возможности доставитьв Лаврентьево. А то и в свое имение заберут: Ирена слышала, что соседичастенько перехватывали беглых крепостных людей, а то и крали друг у дружки даотвозили в самые дальние свои деревни, чтобы хозяин не сыскал. Сколько раз втаких случаях приходилось разбираться их управляющему, который непременно докладывалобо всем отцу! Сколько раз это обсуждалось родителями!

«Господи, помоги мне к ним вернуться! – с тоской взмолиласьИрена. – И клянусь, я никогда, никогда в жизни не сделаю и шагу из дому! Да ялучше никогда замуж не выйду, чем покину хоть на денек свой дорогой, любимыйдом, маму, папу и Стаську!»

– Спойте, чаровница! Спойте, несравненная! – раздался в этомгновение крик из окна, к которому Ирена уже подкралась было, и она насторожилауши. Наверное, судя по всем предыдущим эпитетам, у чуда красоты и голос долженбыть прекрасный. А Ирена очень любила хорошее пение…

– Ах, коли вы так просите, отказать не имею силы! – донессяв это время женский голос – в самом деле, довольно звучный и приятный, однакоже несколько пронзительный. – Хоть музыке и не обучалась и по нотам не понимаю,а все же с рук и голоса батюшка покойный нескольким песням меня научил. Имногие очень даже одобряли!

В голосе Людмилы Григорьевны появились воинственные нотки,как если бы кто-нибудь оспаривал ее певческий талант. Напротив: мужчины знайорали наперебой:

– Просим! Просим!

– Извольте, – смилостивилась наконец певица. – Гитару мне!

И тотчас послышались аккорды настраиваемой гитары, а потом ипение, при первых звуках которого на Ирену напал истинный столбняк. Хоть ее и обучалиигре на фортепьяно, а гитару с мандолиною она освоила сама, тоже, так сказать,«с рук и голоса», но вокальным мастерством похвалиться не могла, а потомупредпочитала играть, а не петь. С другой стороны, среди их дворовых и крестьянбыли такие девки-певуньи, которые ни о каких сольфеджио и слыхом не слыхали, нопри этом голосами своими привели бы в восторг любых итальянских маэстро. Однаконикакое музыкальное образование не спасло бы пения Людмилы Григорьевны. У неевоистину не было ни слуха, ни голоса – одна только безмерная смелость, вернее,самоуверенность, которую Ирене только воспитание и нежелание хаять человеканезнакомого не давали сейчас назвать обыкновенной наглостью. Она одно могласказать: обладай она таким певческим даром, предпочла бы вовеки рот неразмыкать, чем оскорблять Божий мир нестройными, пронзительными, жеманными исмешными звуками.

«Может быть, она кого-нибудь передразнивает? Пересмеивает? –думала с робкой надеждой Ирена, слушая неуклюжее исполнение «Черной шали» и «Поулице мостовой». – Может быть, вся ее публика сейчас весело расхохочется – исама певица с нею вместе?»

Однако из-за окна доносились только восторженные крики иаплодисменты – столь бурные, словно здесь пела знаменитая Каталани. Иренаслушала все это, испытывая странный стыд и смущение.

Как не совестно этим людям так откровенно льстить? А можетбыть, им всем медведь на ухо наступил, поэтому они и восхищаются невесть чем?

Вдруг неподалеку раздалось сдерживаемое хихиканье, и Иренатак и вжалась в стену дома, прикрыв лицо полой плаща, чтобы в темноте несветилось белое пятно.

– Слышал, опять Макридина глотку дерет? – говорил одинголос.

– Мудрено не слышать! – отвечал другой. – Да окажись ясейчас за версту, небось и то услышал бы! Мочи моей нет терпеть это, сбежалякобы мяса нарезать для господ.

Ирена поняла, что это были слуги постоялого двора,собравшиеся посудачить над заезжими гостями.

– Ох уж эти господа! – посмеивался первый. – Стоило ейтолько завопить, как они есть перестали, к рожам своим улыбки восторженныеприколотили, словно бы гвоздями. Будто бы разума лишились от восхищения. Ох,притворы, льстецы!

– Небось станешь тут льстецом, – вздохнул второй. – Все онина счет Макридиной живут и здравствуют. Она богачка, после мужа покойного всеимения и деньги ей достались, а эти господа кто? Рвань мелкопоместная, нищета.Нас с тобой, скажем, ничуть не лучше, вся разница только в том, что у нас вкармане вошь на аркане, а у них – блоха на цепи.

– Ну как же, все ж дворянами они зовутся да крепостнымивладеют… – возразил первый с оттенком некоего почтения в голосе.