– И по-моему, тоже. Костюм?

– Еще рано, Даш, все помнется.

– И костюм у тебя сегодня идеальный. Люблю лен.

– Мгм, – пробормотала Алина и перевернула страницу верстки.Она не прочитала еще и половины, а времени было мало.

– Может, кофейку тебе заварить?

– Давай лучше чаю, Даш. Зеленого, что ли.

– Сейчас сделаю. И снять тебя сегодня должны хорошо.

– Почему? – машинально спросила Алина. Она почти не слушала.Верстка ей решительно не нравилась, а менять что-то было уже поздно.

Вечером, после эфира, на летучке ей придется серьезноругаться со Здановичем и остальными редакторами. Почему-то они думают, что“Новости” могут позволить себе быть скучными! Чушь какая!

– Ники Беляев вернулся. Сегодня его смена, он снимает. А онлучший оператор. Говорят, есть еще какой-то мужик в “Видеоинтернэшнл”, тоженеплохой, Но наш Беляев лучше всех!

– Посмотрим.

– Да я точно знаю, Алин. Кончились твои мучения.

– И не было особенно никаких мучений.

Держа в опущенной руке белый электрический чайник, Дашаостановилась перед дверью.

– Как это – не было! Каждый эфир мучения! Как они свет натебя ставят, ужас один!

Сверкнула табличка с надписью “артистическая”, и дверьзакрылась, сразу отделив Алину от шума коридора. В эфирной зоне всегда былооживленно, даже вечером. Почему-то все комнаты, где они готовились к эфиру,назывались “артистическими”, хотя никаких артистов там отродясь не водилось.

А может, артисты понимались телевизионным начальством вшироком, так сказать, глобальном смысле этого слова.

Мир – театр. Люди – актеры. Старик Шекспир, кажется,придумал.

Надо бы с Бахрушиным поговорить, почему каждая программа –такая скукотища, но ему сейчас не до нее и не до программы.

Ольга Шелестова пропала, и это моментально стало известновсем. Она пропала, а Беляев, который находился там с ней и который сегоднядолжен снимать Алину, вернулся целым и невредимым.

Неясно было, что там произошло и что будет дальше, так какникаких тел пока не нашли – ни бахрушинской жены, ни троих других, пропавших сней.

Ужасно было так думать об Ольге – тело, – и Алина знала, чтоэто ужасно, и все-таки думала.

Несколько дней все шушукались по углам и курилкам,передавали друг другу какие-то немыслимые слухи, а девчонки-ассистентки дажебегали на третий этаж, где был кабинет начальника, чтобы посмотреть, как “онпереживает”. Алина, узнав об этом, их разогнала и велела администратору получшесмотреть за персоналом. В результате все оскорбились – и девчонки, иадминистратор, – но бегать перестали.

Бахрушин решительно и бесповоротно ни с кем и ничего необсуждал.

Несколько дней все маялись неизвестностью и сочувствием,Зданович сунулся было с вопросами, но Бахрушин его выгнал. В компании булькалии пузырились какие-то слухи, всплывали на поверхность разнообразные версии,одна страшней другой.

Вчера… Вчера “МИД России сделал официальное заявление”.

Оно пришло по ленте, и в редакции о нем узнали раньше всех.

Заявление как бы окончательно определило положение. Ольга итрое других журналистов стали называться “пропавшими без вести”, и все, чтонужно, и все, что бывает всегда в подобного рода бумагах, в этой тоже присутствовало– решительный протест, силы реакции, информационная война, мировой терроризм, ипризыв сплотиться, и обещание сделать “все возможное”.

Бедный Алеша Бахрушин.

Что ему до “официального заявления” и призыва сплотиться!..

– Давай я к нему съезжу, – предложила Алине мама, когдауслышала обо всем по телевизору. – Ну, как он там один! Ну, хоть… уберусь унего!

И вытерла глаза. Мама всегда сочувствовала попавшим в бедуизо всех сил.

Алина Храброва была убеждена, что самое правильное в этойситуации – это сделать вид, что ничего не происходит.

Он не примет сочувствия и вряд ли будет рад, если кто-топоедет к нему убираться, как за покойником! Он не станет ничего и ни с кемобсуждать – по крайней мере, с подчиненными, – а если те полезут с соболезнованиями,в лучшем случае разгонит их.

Костя Зданович совершенно растерялся, и программы впоследние дни выходили плохие, просто из рук вон.

Алина была убеждена, что даже этот великий Беляев с собачьимименем Ники, мастер красивых картинок, ничего не изменит.

В середине сегодняшнего дня, после нескольких дней молчания,в редакцию позвонил Бахрушин и равнодушным голосом сказал, что назначает навечер летучку.

Ни голос, ни обещанное собрание, ни даже то, что позвонил онсам, а не секретарша, ничего хорошего не сулили.

Алина перевернула следующую страницу. Ей казалось, что отстраницы к странице программа становится все скучнее.

Вернулась Даша с чашкой. Из чашки поднимался пар, и вмутно-желтой жидкости плавал пакетик.

– Только ромашковый, Алин. Зеленого нету.

Алина отхлебнула ромашкового, сразу напомнившего детство,простуду, распухшие железки и строгий голос врачихи – “полоскать, полоскатьромашкой!”.

Она подержала за щекой и с отвращением проглотила.

В “артистическую” заглянул режиссер. За спиной у негомаячила редакторша Рая, бледная и нервная.

Она всегда ближе к эфиру становилась бледной и нервной.Алина ей улыбнулась.

– Алин, у нас полчаса, – сказал режиссер.

– Да, знаю.

Даша с костюмом на вытянутых руках протиснулась мимо еекресла.

– Чуть юбку подглажу, и все, можно надевать.

Алина кивнула, отложила верстку и нацепила “эфирные” туфлина высоченных каблуках. Ей нужно было еще раз, последний, заглянуть вкомпьютер, и с некоторых пор она боялась в него заглядывать. Впервые за многолет телевизионной работы.

Тебя никто сюда не звал. Убирайся обратно. Здесь не любятпрохиндеек и проституток. Здесь не станут с тобой шутить. Убирайся, или ни одинлюбовник не опознает твой разукрашенный труп.

Черные буквы на белом экране.

Алина зашла в свою каморку, осторожно села, чтобы не дай богне порвать “эфирные” колготки о неудобную канцелярскую мебель, подвигала“мышью” по коврику и зашла в программу. Компьютер мигнул, загружаясь.

Она никому об этом не говорила, не могла. Даже Бахрушинутогда не сказала.