Черт, черт, черт!..

Ники удивился.

Он и сам любил поминать черта, и именно таким образом – трираза подряд. Звезда вела себя странно – что-то здесь было явно не правильное,нелогичное, и Ники хотелось бы знать, что именно, особенно если это касалосьпрограммы.

Впрочем, разве поймешь этих женщин?!

Может, переживает из-за того, что помада под шкафзакатилась, а ей непременно надо было накраситься именно этой помадой? Илизапятую кто-то забыл поставить, а она такая тонкая натура, что ее этораздражает до крайности? Или депутатский закон о многоженстве горских народовтак поразил ее воображение?

– Может, вам помочь?

– Не надо мне помогать!

Она схватилась за телефон, нажала подряд несколько кнопок –и передумала.

Звонить Бахрушину нельзя. Ему сейчас не до нее и не до этихидиотских записок. Она не может и не должна загружать его еще и своимипроблемами.

Что делать?! Что?

В дверь тихонько и деликатно стукнули, и заглянуларедакторша Рая.

– Алиночка, тебе пора.

– Рая! – вскрикнула Алина так, что Ники вздрогнул, какбольшой пес от резкого звука. – Рая, зайди ко мне на секунду.

Редакторша вдвинулась в каморку и неловко кивнула Ники.

– Здрасти, – пробормотал он в ответ, шагнул назад и уперсяспиной в стену.

– Что, Алиночка?

– Ты не знаешь, в “Нью-Старе” сейчас кто-нибудь работал?!

Редакторша пожала плечами и опять покосилась на Ники, какбудто это он ее спрашивал.

– Не знаю, а что? Бахрушин, наверное, работает.

Зданович. А в чем дело?

– А корреспонденты?!

– Алиночка, я не видела! Но что там сейчас корреспондентамделать, сюжеты давно сдали, все уже в программе стоит, зачем?! Господи, тебе жееще волосы поправлять! Я сейчас сбегаю за Дашей…

– Подожди!

Рая покорно замерла у самой двери. Ники вздохнул отнеловкости. За ремнем джинсов у него вдруг ожиларация и осведомилась скрипучимголосом, где он.

Ники рацию вытащил и сказал в нее негромко:

– Сейчас приду.

– А редакторы? – продолжала приставать Храброва. – Ты невидела?

Рае стало не по себе – такое отчаяние было у Алины в голосе.

– Да не видела я! – чуть не плача, воскликнула она.

Ей хотелось быть полезной, а никак не получалось. – Я же навыпуске, а там некогда смотреть!..

– Да, – опомнившись, сказала Алина и улыбнулась нежно. Никиотчего-то опечалился немного, увидев эту улыбку. – Конечно. Просто я сообщениеодно потеряла и не знаю теперь, как мне его найти.

– Информационное?! – вскрикнула редакторша.

Потеря информационного сообщения перед эфиром – беда,катастрофа, конец света и гибель Помпеи.

– Нет, нет, – успокоила ее Алина. – Мое личное.

Ничего особенного. Ты… беги. Я сейчас в гримерку приду, иДашу попроси…

– Да, я поняла. Только ты не задерживайся, ладненько?

Алина кивнула – отвечать у нее не было сил.

Дверь Рая не закрыла, зато Ники решительно захлопнул ее, кактолько та выскочила, оторвал от стены широченную спину, сделал шаг и оказалсяпрямо перед Алининым столом.

Алина взялась за лоб.

– Быстро расскажите мне, что случилось. Что с программой?Что с версткой? Кому вы хотели звонить?

Алина посмотрела на него. Прямо в его странные темные глаза,как будто предназначенные для компьютерного злодея.

Она ни за что не рассказала бы, если бы не была так напуганаи если бы… у него оказались другие глаза.

Серые, к примеру. Или голубые.

Но она слишком испугалась, а глаза у него были черные.

– Кто-то оставляет мне сообщения. Прямо в программе, вэфирной верстке.

– Какие сообщения?

– Первое было о том, чтобы я убиралась отсюда, и еще что-топро мой труп, я точно не помню. – Она помнила каждое слово, каждую букву,каждую запятую.

Она видела их во сне и думала о них, не переставая, дажекогда работала. – А второе я получила только что.

– Что там было?

– Ты сука. Ты ничтожество. Ты никто, и я от тебя избавлюсь,– монотонно повторила она. – Все. Больше ничего.

– Никто не может зайти в программу…

– Да знаю я это! – крикнула она. – И тем не менее кто-тозаходит, уже второй раз! Господи, что мне делать?! Как мне теперь работать?!

– Нормально работать, – вдруг резко сказал он. – Выпейтевалерьянки или что там в таких случаях пьют и возьмите себя в руки. У наспрограмма на носу!

– Это кто-то из своих, – пробормотала она. Зубы издали странныйзвук, и Алина стиснула их. – Кто знает, что мне в эфир. И уверен, что я этопрочитала и что я боюсь. Он хочет, чтобы я не смогла работать.

– Вот именно. – Беляев взял ее за руку и вывел из-за стола.– Сейчас там нет никакого сообщения, правильно я понимаю?

Она кивнула.

Через несколько минут она войдет в студию, сядет за стол, насвое привычное место – несколько камер, операторский кран, подиум и свободноепространство за ней, полное стекла и электронного мерцания компьютеров,почему-то всегда напоминавшего ей аквариум. Ее покажут все мониторы, времяпойдет назад, отсчитывая секунды до эфира, и тот человек станет всматриваться вее лицо, искать следы паники и страха вроде бледности или неуверенности. Иждать, что она ошибется и что сразу после Думы не сможет выговорить ни слова, аон будет радоваться, и ликовать, и потирать под столом мокрые от возбужденияладони.

Кто-то свой. Чужие здесь не ходят. Эфирная зона, вход строгопо пропускам.

Ники Беляев как-то ловко подвинул ее, словно она была вещь,быстро опустил себя в ее кресло и проворно застучал по клавиатуре.

Она не ожидала такой ловкости от здоровенных мужицкихпальцев. Еще под столом она разглядела его ладонь – крепкую, жесткую, сбугорками желтых мозолей.

– Бахрушин знает?

– Да.

– Вы ему хотели звонить?

– Да.

– А еще кто в курсе?

– Больше никто.

– Совсем никто? – Он опять постучал по клавиатуре. Монитормигнул и на нем появилось нечто непонятное. Алина смотрела из-за его плеча.