Да и техника приспособилась.

Компьютеры перестали виснуть при изменении температурыокружающей среды на один градус. Клавиатуры продолжали работать даже послеопрокидывания на них кружек с чаем. Мониторы, украшенные фотографиями, сталипослушно загораться после двух ударов кулаком в пластмассовый бок.

Дела пошли.

Только вот название так и не прижилось.

Русский вариант News Room, звучавший, как “нью-срум”,почему-то казался не слишком приличным, и постепенно это стало называтьсяпросто “новости”.

– Сегодня в “новостях” в шесть, – так приблизительно этосообщалось, и все привыкли, и всем понравилось.

Храброва, смывшая грим и отлепившая накладные ресницы,прибежала самой последней, уже после того, как пришел Бахрушин – туча тучей.

Ники с самого начала строил планы, чтобы она села рядом сним – просто так. Конечно, скорее всего, у нее было свое место, согласнокакой-то там неписаной табели о рангах, о которой он пока не знал. Но всесобирались, рассаживались, и стульев почти не оставалось, а потом не осталосьсовсем, и звукооператоры рядком усаживались на сверкающий пол, напоминавшийстудию программы “Здоровье”, и Бахрушин пришел и сел на край стола, потому чтоместа не было даже для него, и Ники понял, что надежда есть.

– Уважаемые господа журналисты, а также не господа и нежурналисты, – начал Бахрушин. – Для начала смотрим программу. Я предлагаютретий блок, как самый показательный.

Аудитория недовольно загудела. Смотреть программу – терятьеще минут двадцать, а то и больше, когда так хочется домой есть и спать, и силбольше нет, и сигареты все кончились или вот-вот кончатся, и всем ещедобираться, а “ночной развоз” на сегодня не заказывали, потому что в ночьработать никто не планировал!..

Тем не менее режиссер бодро вставил в пасть “Бетакама”мастер-кассету с сегодняшним эфиром и посмотрел вопросительно.

– Давай на двадцатую минуту, – приказал Зданович.

Магнитофон проглотил наживку, и лента закрутиласьстремительно, и побежали белые цифры, и полосы пошли по экрану. Пленкаостановилась на крупном плане Алины Храбровой, которая сидела с идиотским лицом– глаза закрыты, брови подняты, губы сложены в колесо.

– Господи, – пробормотал Зданович. – Уберите это немедленно.

Режиссер нажал кнопку “Старт”, и все оказалось не так уж иужасно – глаза открылись, брови вернулись обратно на лицо, и губы договорилито, что начали, когда бездушный “Бетакам” остановил их.

“Бетакам” всегда останавливался где ни попадя, и ему было отдуши наплевать, как при этом выглядит показываемый, такая вот у него имеласьособенность!..

Храброва на экране “перешла к новостям культуры”, рассказалаочередную историю про Большой театр и его очередную приму.

Прима с директором театра никак не могли решить, ктоглавнее, и очень из-за этого ссорились. Оттого что балерина была молода,блондиниста и “адски хороша собой”, как писали в старых берущих за душуроманах, а директор – просто мужик в кургузом пиджачке, с лысиной и сигаретой,– все сочувствовали приме.

Директор что-то пробухтел про контракты, никто не понялтолком, что именно, а прима пригрозила то ли немедленно вернуться в Лондон, гденикто с ней никаких контрактов отродясь не подписывал, то ли податься вдепутаты, и сюжет кончился.

Тут Бахрушин махнул рукой, и пленку остановили.

– Ну? – спросил он, рассматривая, как нечто диковинное,пачку собственных сигарет. На команду он не смотрел. – Кто скажет, о чем этотматериал?

Ольга Кушнерева, приготовившая сюжет, пятидесятилетняя,возвышенная, очень трепетная, нежно любящая всех артистов, художников,балетмейстеров, резчиков по дереву, мрамору, металлу и стеклу, писателей,режиссеров, так сказать, всем скопом, встрепенулась и покраснела.

В “Новостях” ее всегда звали просто Ляля.

– Ляль, это вы готовили?

– Я, Алексей Владимирович, а что?

– Да то, что чепуха страшная, вот что!

Ляля поднялась со своего стула, прижала к груди полные рукии перекинула за плечо косу. У нее была коса, как из сказки про сестрицуАленушку.

– Алексей Владимирович, но вы же знаете, какая сложнаяситуация вокруг театра и как там все трудно и запутанно! Говорить болееконкретно нельзя, мы можем людей задеть или оскорбить! А они такие ранимые, иБольшой театр…

– Вот я, – сказал Бахрушин и сверкнул на Лялю стекламиочков, – тоже очень ранимый, но более конкретный! И до появления этой… как ее…которая контракт не подписывает, там были сплошные скандалы, в Большом театре!Теперь еще один скандальчик! Правильно? Именно в этом был космический смыслсюжета?! Больше нам нечего сказать зрителям потому, что мы сами ничего незнаем?! Ляля, вы тридцать лет на телевидении, что я вам объясняю! Это вы мнедолжны объяснять, как сюжеты делают!

Стеклянная дверь приоткрылась, и вошла Храброва, безкаблуков и грима, в джинсах, черном свитере и лакированных ботинках. Ники,увлекшись разбором полетов, чуть было не пропустил ее.

Она вошла и хотела за спинами шмыгнуть в последние ряды, ноБахрушин заметил ее.

– Алина, я начал с сюжетов, потом и до тебя дойдем.

– А можно я пока сяду, Алексей Владимирович? – тономдевочки-отличницы, опоздавшей на урок из-за спасения на водахстаричка-инвалида, спросила она, и все засмеялись.

Бахрушин тоже улыбнулся.

Лучше бы не улыбался. Все моментально опустили глаза, какбудто самое интересное происходило как раз на полу.

– Некуда садиться, Храброва. Не будете в следующий разопаздывать.

– Есть место, Леш, – встрял Ники. – Вот, пожалуйста.

Алина оглянулась, ища глазами это самое место, обнаружилаНики, и у нее стало странное выражение лица. Переступая через чьи-то ноги, онадобралась до свободного стула рядом с ним, села и сказала тихо:

– Большое вам спасибо.

Он кивнул, не глядя на нее.

Без “сделанного” лица она казалась лет на десять моложе, и унее была светлая кожа, и пахло от нее изумительно. И кто-то посмел написать ей,что она сука, перед самым эфиром, и она от страха свалилась под стол и не моглаоттуда выбраться!

Разве можно после всего этого еще и смотреть на нее!..

– А вот этот Лондон в финале зачем? – продолжал Бахрушин. –Вся страна должна знать, что вообще-то она в Лондоне живет, а здесь у неепросто хобби в виде Большого театра? А Тургенев так расстроился, что тем жевечером уехал в Баден-Баден?