– Кстати, Храброва сегодня выглядела хорошо, – сказалЗданович примирительно.

Бахрушин подачу принял, но сыграл сразу на вылет.

– Первый раз за все время! Два месяца не могли снять какследует. Беляев приехал – и пожалуйста, сняли! Кстати, Ники, это твои проблемы.Это твоя команда, и раз они без тебя не могут работать, значит, ты плохойначальник.

– Логично, – согласился тот. – Только из Афганаконтролировать подчиненных я не могу.

Бахрушин повернулся и посмотрел ему в глаза.

Ники был последним, что осталось от Ольги, если так можносказать.

У них двоих в Афганистане были общая трудная работа, общиеопасности и проблемы. Бахрушин тут совсем ни при чем. Ники был с ней рядом, аБахрушин – за тысячи километров. Они вместе мокли, мерзли, боялись бомбежек,получали разрешения на съемки, искали на рынке еду, радовались пришедшей соказией банке с кофе, монтировали сюжеты, ездили верхом и мечтали поскореевернуться.

У Ники и его жены было общее прошлое – такое, которое или ужсоединяет навсегда, или растаскивает в разные стороны, тоже навсегда.

Бахрушин ничего не мог с этим поделать.

– Дело не во мне, – Беляев неторопливо поднялся.

Стоять ему было неудобно, потому что он очень большой, аместа мало, поэтому, двинув стул, он пристроил на сиденье одно колено. Вечно оннарушал протокол, не соблюдал этикет, молчал, где нужно говорить, и выступал,когда лучше было бы промолчать. И все ему прощалось, и никогда его выступленияне выглядели неуместными, а молчание вызывающим.

Как это у него получалось – загадка.

– Дело не во мне, а в том, что тут все развели… детский сад!В игрушки играете. Про программу забыли.

Зданович моментально сделал ироническое лицо и поднял бровидомиком.

– Что это значит, Ники?

– Да то и значит! Никто не понимает, что ли? Пришла новаяведущая, и все давай в бутылку лезть! И так, и эдак! И снимаем, как натамбовском областном слете ударников, и подводки пишем, как на первом курсеинститута культуры, отделение циркового искусства!..

Все засмеялись чуть-чуть, пришли в движение и вновь затихлив изумлении – никто и никогда не позволял себе говорить вслух что-то подобное.Конечно, все об этом знали, но вот так, на собрании, при всем честном народе,сор из избы?!..

Ну дает, Беляев, ну совсем голову потерял на своей войне!

– Ники, – сказал Зданович. – Прекрати.

– Да ладно тебе, Кость! Есть сто тридцать три способаугробить ведущего. Грим, свет, съемка и текст – это только первые четыре!

Опять поднялся шум, на этот раз несколько угрожающий, хотявсе еще как будто растерянный. Оттого Т что Беляев был во всем прав, командачувствовала себя неловко.

Никто не желал признавать, что он прав!

Бахрушин молча курил.

Ники повысил голос:

– Да ладно! Я же не по радио выступаю на всю страну! А здесьвсе свои! Я сегодня в приемной у… Алексея Владимировича три выпуска посмотрел –вчерашний с… Алиной, – он чуть-чуть запнулся на ее имени, – и два сегодняшних скакими-то хлопцами и дивчинами, дневные. Так дневные лучше наших! Это я вамточно говорю, потому что у меня глаз не замыленный!

– Беляев, ты бы в творчество не лез! Ты стоишь за своейкамерой, и стой себе!

– Да я, блин, не за камерой стою, я дело делаю, общее длявсех!

– Почему вы считаете, Никита, что можете всех тутбезнаказанно оскорблять?!

– Да что он понимает-то?!

– …режиссерское решение как раз и требует…

– …а грим у нас всегда нормальный…

– А хотите, я вам скажу, почему у дневных бригад выпускилучше?! – перекрывая шум, почти заорал Ники. – Хотите?! Потому что они своихведущих поддерживают! А мы гробим!

Произошла немая сцена.

На комнату “Новостей” словно опрокинули корыто с ледянойводой – все моментально смолкли, как подавились, вытаращили глаза, а некоторые,вроде пожилой редакторши Тамары Степановны, даже стали хватать ртом воздух.

Сразу стало слышно, как гудят еще не выключенные компьютеры,а за стеной с визгом отматывается кассета – в-з-з, в-з-з-з…

– Ты чокнулся, что ли, Беляев? – среди всеобщей тишиныспросил Зданович.

– Я не чокнулся, – ответил Ники совершенно спокойно.

За изумление, написанное на лице у Алины Храбровой,суперзвезды и блестящей телевизионной ведущей, он, пожалуй, готов был быстерпеть не только неудовольствие главного сменного, но и что-нибудь похуже.

– Я вчера вернулся, – вдруг объявил Ники. – Точнее… – онполез в карман, вытащил телефон и посмотрел в окошечке время. Он никогда неносил часов. – Точнее, вернулся я сегодня. Я все пропустил, ребята!

Все ваши междоусобные войны. Я даже приход Алины пропустил.И у меня к вам деловое предложение.

Бахрушин усмехнулся, но так ничего и не сказал.

Деловые предложения Ники были ему хорошо известны.

– Значит, так. Предлагаю всем немедленно зарыть топор войныи некоторое время делать программу как надо. Чтобы рейтинги вернулись и никогоне вынесли с поля боя в белых тапочках. Ну, а потом, когда вершина славы, чертее побери, будет уже видна, каждый для себя решит сам – продолжать илиостановиться на достигнутом. Ну что? По-моему, все логично.

Он говорит это вовсе не всем, вдруг поняла Алина.

Он говорит это только одному человеку. Тому самому, которыйпишет мне записки и оставляет их в верстке перед самым эфиром.

Тому самому, который сегодня из-за студийных камер или из-застекла аппаратной пристально следил за мной, выискивал на моем лице что-то,понятное только ему одному. Который ждет, что я сорвусь в истерику и депрессию.

Которому зачем-то нужно лишить меня самообладания и сил.

Только ему одному.

И еще ей показалось, что Ники говорит так специально – чтобытот человек понял, что он теперь тоже знает. Что она теперь не одна.

Возможно, она все усложняла по своей женской и телевизионнойпривычке, возможно, Ники Беляев вовсе не придумывал ничего такого сложного и несобирался с места в карьер ее защищать, но… ей хотелось, чтобы он ее защищал.

Кроме того, теперь она и вправду была не одна.

После того как она рассказала Бахрушину, ничего не изменилось.

Ники как будто все взял на себя, хотя ничего такого несделал и не мог сделать за пятнадцать минут до эфира, да еще увидев ее впервыев жизни… вылезающей из-под стола!