– Ну как? – повторил Ники. – Логично?

Бахрушин потушил сигарету и спросил довольно сварливо:

– Что ты хочешь услышать, Беляев? Что ты один прав, а мы тутвсе только интригами занимаемся?!

– Леш…

– Самое печальное, что ты на самом деле прав, – громкосказал Бахрушин, – хотя я уверен, что зря ты старался. Такие вопросыкавалерийским наскоком не решаются.

– Алексей, неужели ты думаешь, что кто-то специальноработает плохо, чтобы Алина… – начал Зданович.

– Я предлагаю тему закрыть, – твердо сказал Бахрушин. –Храброва выступила. Беляев выступил. Мы послушали. Хватит. Продолжаем с тогоместа, на котором остановились. Храброва, почему, как только речь заходит окаких-то благотворительных или праздничных мероприятиях, ты начинаешь сюсюкатьи пришепетывать?! Ты что, думаешь, что так убедительнее выйдет?!

– Я не обращала внимания.

– Обрати, пожалуйста. И пусть режиссер обратит!

И на гостей пусть кто-нибудь тоже обратит хоть что-нибудь!Ты разговариваешь с гостями так, словно всю жизнь ждала, что к тебе кто-топридет, а он все не шел, а теперь явился, и это такой подарок судьбы! Ты простовся в любви к этому гостю утопаешь, а это не правильно!

– Я пытаюсь просто… проявлять интерес.

– Следующая стадия такого интереса – это поцелуи взасос!

– Алеша, я стараюсь, чтобы гость, во-первых, чувствовал себякомфортно, во-вторых…

– Алина, стараться, чтобы гость чувствовал себя комфортно,должна Дина Африканова с восьмого канала! Ты в другой весовой категории. Тебедесять лет назад надо было стараться, а теперь уже нет!

Ники снял колено со стула и сел – словно дальнейшее его неинтересовало. Зданович проводил его взглядом.

После этого обсуждение как-то быстро съехало на то, что кофев аппаратах пить невозможно и хорошо бы сбрасываться по полтиннику наприличный, а также машины на развоз сотрудников заказывать заранее, потому чтоначальник координации ругается.

Бахрушин послушал-послушал и потом встал и сказал, чтоконцерт окончен.

– Давайте по домам, ребята. Всем спасибо, все свободны.

– Маша, Маша, не забудь, у нас в холодильнике сосиски!

– Кость, так, значит, завтра “Фольксваген” ты сам пишешь?

– Вместо Брандта завтра в эфире Лена Малышева.

Света, с утра надо ее секретарше позвонить, напомнить!

– Девочки, а ей нужен грим?

– У нее свой гример!

– Кто со мной едет, я в сторону “Алексеевской”?!

– Алин, – Костя застегнул портфель и сунул в кармансигареты, – тебя подвезти или ты на машине?

– Я на машине, так что спасибо.

Он помедлил, пропуская народ, тащившийся к выходу.

– Алин, ты не думай… Беляев тут наговорил… Мы никогда…

– Я все понимаю, – сказала она телевизионным голосом иулыбнулась телевизионной улыбкой. – Новый ведущий – это всегда проблемы.Конечно, я знаю, что никто специально мне никаких козней не строит…

Строит, быстро подумал Зданович, отводя глаза от оченькрасивого лица. Еще как строит!

Впрочем, это не его проблемы.

Если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно. Сами посебе они загораются очень редко. Почти никогда. Нужен некий подъемный кран,который вознесет на небосвод. Все знали, что подъемный кран Храбровой АхметБаширов славен и всемогущ, как эмир бухарский, и богат, как Гарун Аль Рашид.

Кто Посмеет с ним тягаться?!

А Беляев идиот. Странно, что Бахрушин этого не понимает! Воттак, при всем честном народе, взять и ляпнуть, что Храброву зажимают иподставляют!.. Это сегодня он здесь ляпнул, а завтра… Завтра где ляпнет?!

От Беляева надо избавляться, пока он не наделал дел.

Это трудно, потому что Бахрушин тащит его за собой, хотяразговоров о том, что Ольга Шелестова с шефом операторов спит, было оченьмного. Впрочем, говорят, что есть мужики, которые специально содержатлюбовников для жен. Будто так спокойнее и все под контролем.

Он, Костя, так не смог бы. Ни за что.

И, чувствуя свое глубокое внутреннее превосходство и надБахрушиным, и над Беляевым, Костя неторопливо пошел к лифтам.

Нужно придумать, как избавиться от Беляева.

В пустом коридоре, тянувшемся вдоль всего здания, курилидвое, довольно далеко, и Костя чуть приостановился, чтобы посмотреть, кто это.

Оказалось, что это Бахрушин и тот самый Беляев, будь оннеладен!

Избавиться от него будет трудно. Впрочем, нет ничегоневозможного.

* * *

Стена. Кажется, бетонная. Сырая.

Очень холодно. Так холодно, что стынет дыхание, превращаетсяв пар.

Пахнет гнилью и плесенью.

Лампочка под потолком, очень слабая, не видно, что там, вуглах.

Сидеть на полу нельзя, холодно. Стоять у стены тоже нельзя.Ужасно холодно.

Брезентовая раскладушка. Брезент по краям сгнил, и пружины скрючками торчат наружу. Лежать на ней долго нельзя – дужки давят на шею ипоясницу, а спина как будто висит. И очень холодно! Кажется, что всевнутренности свело.

От холода и голода.

Ольга все время ходила. Как маятник. Как обезьяна в клетке,которая мечется по крохотному пятачку, от решетки до решетки, а сторожа смеютсяи говорят, что у нее “помрачение”.

Помрачение.

Захват оказался гораздо менее зрелищным и красивым, чем вкино. Одна машина впереди. Другая, та, в которой ей померещился Масуд, сзади.Афганцы, “Калашниковы”, короткоствольные американские автоматы. Всех вышвырнулииз салона, обыскали, лицом в капот, мешки на голову.

– Я не хочу, – все скулил один из мальчиков с Первогоканала, – я не хочу, отстаньте от меня!..

Он скулил так по-детски и так жалобно, что очень быстро имнадоел и ему дали прикладом по зубам. Он вытаращил побелевшие глаза, кровьхлынула изо рта, он захлебнулся и затих.

Потом пленных затолкали в разные машины – головой вниз, вколени, как баранов, – и долго везли.

Очень долго.

Ольга была уверена, что разогнуться больше никогда несможет, что она умрет в этом постыдном, согнутом, нечеловеческом состоянии.Спина болела так сильно, что из глаз сами собой лились слезы, не потому, чтоОльга хотела плакать, а потому, что какие-то нервы оказались переплетены междусобой и теперь давили и лезли друг на друга.