– Она получила посылку. Из Парижа. От какой-то Вали, которуюзнать не знала. И текст какой-то идиотский, про Пхеньян, про последний день вДовиле. Про то, что сто лет не видались.

– Ольга в Довиле не была никогда.

– И она сказала, что не была! – Ники сел прямее и сильнозатянулся. – Мы думали, что ошибся кто-то, но кофе решили того… выпить. Там безнего труба.

– Ты думаешь, эта записка как-то связана с похищением?

– Леша, нечего было в номере искать, кроме записки! И невзяли ничего. Деньги взяли, но это не в счет!

Бахрушин опять притормозил на пустой дороге, повернул,посмотрел в зеркало и выскочил на МКАД.

Ники отвернулся. Он терпеть не мог ездить… пассажиром. Онвсегда ездил только за рулем.

– А ты точно помнишь, что там было написано?

– Точно я не помню, – сказал Ники. – Но можно посмотреть.

– Как?!

– Да так. Она у меня в рюкзаке.

– Твою мать, – тихо сказал Бахрушин, начиная почему-товерить во всю эту дикость с посылкой и Валей из Парижа. – Как она у тебяоказалась?!

– Ольга прочитала и бросила, а я забрал. На всякий случай.Чтобы потом не было вопросов, что мы чужую колбасу сожрали и чужой кофе выпили.Я вообще не люблю… швырять бумаги.

– Ты даешь, Ники.

Машина летела по пустому шоссе, объезжала Москву, вееромразбрасывала на две стороны дождевую воду.

Как это было недавно, в горах?

Ночь после бомбежки, “уазик”, бородатый человек за рулем.Странное ощущение края бездны. Тогда он почувствовал его впервые, спиной,кожей. Сердитая река неслась по камушкам, и машина, врезавшись в нее, так же надве стороны разрезала темную воду, блестевшую в свете фар.

Ники закрыл и открыл глаза.

Москва, ночь, синий свет фонарей, стрелки указателей,подсвеченные белым, клокастые тучи над городом.

В какую секунду изменился мир? Он даже не заметил.

– Я покажу тебе эту записку. Ты посмотришь. Ты должен точновспомнить, кто у нее есть в Париже, кто мог это прислать?! Зачем они могли ееискать, те бандиты? Может, там какой-то секретный код?

– Да какой еще код!

– Я не знаю, Леша! Понятия не имею.

Теперь предстояло сказать самое трудное, и он некотороевремя собирался с силами.

– Есть еще одна штука.

– Какая?

– В тот вторник, когда… когда все случилось, мы с ней ездилив горы.

– Я помню. В Калакату.

– Точно. Я снимал, а она разговаривала с командиром военнойчасти, которая там стоит. Я при разговоре не был, с японцами обстрел снимал.

Бахрушин вдруг сильно забеспокоился, как будто можно былобеспокоиться еще сильнее.

– Ну и что?

– Она все хотела его на интервью склеить, этого придурка, аон не соглашался, как я понял. Это он ей сказал про американский десант и прото, что талибы в наступление собрались.

– Ну и что?!

Ники нажал кнопку, опустил стекло и выбросил сигарету. Вмашине сразу стало холодно, и глаза пришлось закрыть, потому что ветер бил влицо, мешал смотреть.

Но поднимать стекло он не стал.

– В город ведет только одна дорога, – сказал Ники твердо. –Та, на которой их захватили. Я на следующий день поехал. Утром, как толькорассвело. Я искать решил, понимаешь? Я считал, что у меня ксивы всякие и врядли они осмелятся на следующий же день!.. И поехал.

Бахрушин коротко взглянул на него.

– Я нашел то место, где их взяли. Чуть в стороне от дороги.Шины все хорошо пропечатались, там же пыль сплошная, и ветра тогда не было.Накануне был, а в ночь прекратился. И следы, конечно. Там тьма следов этих, какбудто… отряд штурмовал. Ну, потом две колеи, налево и направо, до дороги. Ивсе, больше ничего.

– Ники.

– Я нашел ее диктофон, – договорил он быстро. – В пыли, закамнями. Она его вечно к ремню пристегивала, а там эта штука такая ненадежная!Сто раз хотел сделать и все забывал, будто знал, что она его потеряет!

У Бахрушина так сильно взмокли ладони, что руль поехал изпотных пальцев, пришлось его перехватить.

– В диктофоне кассета. Целая. Я ее привез, Леш. На кассетезапись ее разговора с этим самым командиром.

У него какое-то странное имя, Готье или что-то в этом роде.

– Какой еще… Готье? – повторил Бахрушин почти по слогам. –Или он француз, что ли?!

– Я не знаю. Почти ничего не слышно, но я так понял, что,когда он ее возил в горы, к ним подъезжали какие-то люди, а потом он еепредупредил, что они кого-то ищут. Журналистов. И имя назвал того, кто ищет.

– Какое?

– Фахим. Правая рука Аль Акбара.

* * *

– Мама?

Тишина, полусвет, дрожание сухих цветов в высокой вазе.

Алина стянула куртку, пристроила ее на вешалку и послушаланемного.

Никаких звуков.

Неслышно вышла заспанная Муся, привалилась бочком к косяку,подумала и потерлась шеей.

Алина присела на широкую скамейку, стоявшую под вешалкой, ипо одному расшнуровала башмаки.

Муся подумала и еще потерлась. Потом подошла, присела ибрезгливо понюхала ботинки.

– Привет, – сказала ей Алина и погладила по макушке. Мусяловко увернулась. Алина еще не мыла рук, а Муся была чистюля. – Ты одна? А мнепоказалось, что мама приехала.

– Приехала, приехала, – донеслось из кухни. – Я не слышала,как ты вошла!

Алина сунула ноги в тапки, посмотрелась на себя в большоезеркало, отразившее ее всю вместе с Мусей.

Собственный вид оптимизма ей не добавил – тени под глазами,синева на висках, волосы как будто поблекли, зато Муся на заднем плане былахороша.

Распушив хвост, она охотилась на Алинины ботинки.

Конечно, она понимала, что это просто башмаки и охотиться наних нет никакого интереса, но тем не менее делала это, и так, чтобы Алинанепременно видела, – утешала.

Алина специально постояла возле нее, дав понять, что хозяйкаее усилия оценила, и прошла на кухню.

Мать сидела за столом под низким абажуром и читала книгу,сдвинув на кончик носа очки.