Никто не знает, какую цену надо заплатить. Никто не знает,чего это стоит.

Никто не видел и никогда не увидит, как она, приехав к двумчасам ночи домой, плачет, сидя в куртке на краю ванной, потому что нет силраздеться, а утром все начнется сначала. Плачет и гладит сонную Мусю, котораявопросительно трется о колени и мечтает, что ее сейчас будут кормить – раз ужприехала, давай ужинать, что ли!

Никто и никогда не узнает, как трудно удержаться на вершине– одной. “Ты доберешься, – сказал ей как-то Соловьев, тоже вышедший втелевизионные монстры. Они курили на лестнице в “Останкино”, сидя рядышком, каквлюбленные на крылечке, а впереди еще была почти целая ночь работы. – Тывлезешь на эту свою вершину, и будет тебе там одиноко и холодно, а впередитолько новая вершина”.

Она тогда решила, что он все выдумывает. Она подумала, чтоей-то уж точно не будет ни холодно, ни одиноко, только бы влезть!

Она влезла и осталась там одна, и ледяной ветер – перемен,новых назначений, уволившихся и вновь пришедших начальников, постоянной,безжалостной, сумасшедшей конкуренции – пробирал ее до костей.

И только одна мысль настойчиво возилась в голове – она ведетхорошую, крепкую еженедельную программу на четвертом канале.

Теперь нужно долезть до “Новостей” на первом или на втором.

Она добралась и до “Новостей”, и до кремлевских концертов, идо новогодних “огоньков”, и “специальных выпусков” на Первое мая и Седьмоеноября.

Муж ушел, но не сразу. Последние пять лет он только и делал,что пытался “поставить ее на место”, “вернуть на землю”, “вправить мозги”. Онкак будто задался целью извести ее, потому что под конец она очень уж егораздражала, он сильно старался, и у него получалось, потому что он знал о нейвсе. Где больно, где страшно, что любимо, а что презираемо. Он расставлял ейловушки с искусством монаха времен святой инквизиции, выслеживающего ведьму. Онне уставал повторять ей, что она – слишком высокая, слишком здоровая – “кровь смолоком, клубника со сливками, пошлость какая!” – слишком “грудастая”, чтобыбыть настоящей звездой!

Почему-то он искренне считал, что “настоящими звездами” могутбыть лишь субтильные, непременно бледные и всегда находящиеся на грани обморокатрепетные лани.

Потом пошли слухи о ее связи с Башировым.

Алина развелась.

Мужа нет.

Дети не родились.

Очередная вершина взята – “Новости” на втором канале,вечерний выпуск, прайм-тайм, и впереди только следующая вершина. Собственнаяаналитическая программа, первый канал или что-то в этом роде.

С некоторых пор оказалось, что и на этой вершине она едвадержится.

“Ты сука. Ты ничтожество. Ты никто, и я от тебя избавлюсь.

Тебя никто сюда не звал. Убирайся обратно. Здесь не любятпрохиндеек и проституток. Здесь никто не станет с тобой шутить. Убирайся, илини один твой любовник не сможет опознать твой разукрашенный труп”.

Вдруг что-то подкатило к глазам и горлу, очень острое,болезненное, большое, и стало невозможно дышать, и в глаза будто воткнуласьраскаленная проволока, и пришлось схватиться за раковину.

Не смей об этом думать.

Перестань.

Сейчас же.

Ничего не помогало, и она открыла воду, нагнулась и сунулалицо под холодную струю. Висок заломило, и это оказалось спасением.

В этой тупой боли была обыденность, и исчезла раскаленнаяпроволока, и Алина как-то сразу осознала себя в собственной квартире, в своейванной – в безопасности.

По крайней мере, пока.

– Алина?.. Ты что там? Давай к нам, мы с Мусенькой ужинатьхотим.

Алина Храброва завернула кран, осторожно промокнула лицо –тереть нельзя, мать моментально заметит, что красное, и гримерша завтра заметитчто-нибудь, и не отвертеться будет от вопросов, отвечать на которые она немогла.

– А папа на сколько уехал?

– На три дня, но ты не волнуйся, я не стану утомлять тебясвоим видом слишком долго.

– Мама!

– Что Алексей?

Алина поковыряла картошку и налила себе воды в стакан. Естьпочему-то расхотелось.

– Да ничего. Все то же. Новостей никаких нет, и… знаешь, мнеиногда кажется, что лучше бы их сразу убили, чем такая… неизвестность. И этогопарня я знаю, Вадима Грохотова, который пропал. Ужасно.

– Ужасно, – согласилась мать. – А ты не думаешь, что высовершенно напрасно бросили его одного? Что вы должны… проявить какое-тоучастие. Помочь. А?

– Мам, ему никак нельзя помочь! Ну что мы можем?! Полы унего помыть, как ты собиралась? Или яд кураре в аптеке купить, чтобы он немучился?!

– Ты говоришь глупости.

– Возможно, – согласилась Алина. – И даже скорее всего. Но яправда не знаю, как ему помочь.

Я даже не знаю, как мне помочь себе самой, вслед подумалаона, но вслух это говорить было нельзя.

Зазвонил телефон. Муся недовольно дернула ушами и мягкоспрыгнула со стула на пол. Задрала морду и посмотрела вопросительно. Послеужина следовало идти на диван, валяться и смотреть телевизор. У Муси былиустойчивые привычки.

Алина нагнулась погладить ее и рассеянно сказала в трубку:

– Да?

– Алина?

Голос мужской, совсем незнакомый.

Муся брякнулась на бок, разбросала лапы и подставила живот –чешите теперь, раз уж никто на диван не идет.

Алина дотянулась и стала чесать.

– Да, это я.

– Это Ники Беляев, добрый вечер.

Она даже сразу не поняла, что за Ники. Кто это такой?

Ах да. Оператор. Глаза как у компьютерного злодея.

– Здравствуйте, Ники.

– Мне нужно с вами поговорить, – сказал он решительно. –Можете?

– Завтра могу, – ответила она. Его решительность еерассмешила. Как будто он предлагал ей выйти за него замуж. – Я буду на работепосле одиннадцати…

– В студии не годится, – отрезал он. – Я могу сейчасподъехать, если вы разрешите. Или встретимся где-нибудь на нейтральнойтерритории. Можете?

– На какой… территории? – переспросила она.

Разговаривать было неудобно, потому что Муся отодвинуласьеще дальше, перевернулась на другой бочок, и теперь, чтобы чесать ей живот,приходилось сильно наклоняться.