Для того чтобы отделаться от этого, следовало непременносовершить что-нибудь более или менее героическое.

Спасти Алину Храброву от каких-то подлецов, которые замучилиее. Вполне героический поступок, который примирил бы его с собой.

Внутренний разлад был несвойствен Ники Беляеву.

Алина налила ему кофе, положила под его локоть следующуюсалфетку и придвинула еще какие-то вазочки.

Неловкость Ники росла пропорционально количествупредложенных салфеток.

Она не должна за ним ухаживать! Она… кто там?.. Ах да, фея,ангел божий, цветок роза, глоток росы, клочок тумана! Почему она подает емукофе и салфетки и вскакивает, как самая обыкновенная женщина, как только чайникначинает свистеть, и суетится, и смотрит, сколько у него осталось в чашке?! Ивообще у нее должен быть штат слуг и дворецкий в белом галстуке, который будет“неслышно возникать” в дверях, а “проворные лакеи” из серебряных кофейниковстанут подливать кофе в фарфоровые чашки… Или это чашки серебряные, а кофейникифарфоровые?

Или все наоборот?

Тут ему на глаза опять попалась ее грудь, и он понял, чтовсю эту мороку надо заканчивать. Немедленно.

Не допив, он поднялся из-за стола, вызвал неодобрениегромадной серой кошки, которая смотрела на него из угла дивана, почти не мигая,будто оценивала, и сказал, что, пожалуй, поедет.

– Только на работе никому ничего не рассказывайте, –попросил он. – Я потому, собственно, и приехал, чтобы не на работе… Короче, мнекажется, что вообще ни с кем это обсуждать не надо.

– Я обсудила только с Бахрушиным!

Ники кивнул, пошел к раздвижным дверям, но у самого выходаостановился и повернулся. Алина Храброва, оказавшаяся очень близко, немедленноуткнулась ему в живот, и он, как ужаленный, отскочил от нее, налетел накакую-то высокую металлическую штуку на длинной ноге, та страшно загрохотала,поехала, Ники подхватил ее, задев по пути еще что-то, кошка спрыгнула с дивана– вышел ужасный шум.

Алина смотрела с изумлением.

Наверное, он ведет себя неприлично. Вряд ли кто-то ещеотпрыгивал от нее с таким… заячьим энтузиазмом, особенно учитывая, что она неделала никаких попыток напасть на него.

– Простите, – пробормотал он.

– Ничего-ничего, – ответила она насмешливо.

Из этого “ничего-ничего” следовало, что он навсегда упал вее глазах так низко, как только возможно. Ниже плинтуса, кажется, так теперьговорят. По крайней мере, он именно так это понял.

Ну и наплевать. Если я вам не подхожу, то и черт с вами!

Сопя и топая, он выскочил в просторный холл и обнаружил, чтоиспытания еще не закончились. Красотка в голубом свитере и очках – ее мать –смотрела телевизор.

– Уже поговорили? – спросила она, поднимаясь.

Ники злобно ответил, что да, поговорили.

– Будьте осторожны за рулем, – безмятежно напутствовала егоАлина, и он пообещал, что будет.

Они обе стояли у двери, провожая его, очень высокие, оченькрасивые, похожие друг на друга, в окружении мягкого света, высоких ваз,обнимающихся негритосов и японских циновок.

Никогда в жизни он еще не чувствовал себя так погано.

Дверь открылась, возвращая ему свободу, он неловко кивнул иопрометью кинулся в лифт.

– Странный молодой человек, – констатировала ИринаМихайловна и подхватила Мусю, тоже вышедшую провожать. – Что у него с лицом?

– Наверное, такой загар. Он только вернулся из Афгана.

Ирина Михайловна рассеянно почесала Мусю за ушком.

– Кого он так испугался?

– Меня, мам! Кого еще он мог испугаться!

– Ты к нему приставала?

– Ну конечно.

– А зачем он приезжал? Правда по делу?

– Правда.

– Или выдумал все?

– Мама, ничего он не выдумал! Или ты подозреваешь, что уменя с ним романтическая история?!

– Он не годится для романтических историй, – категорическизаявила мать, – разве ты не видишь? Но ты можешь выйти за него замуж.

– Обязательно, – пообещала Алина Храброва.

* * *

Ники сворачивал с Ломоносовского проспекта, когда емупозвонил Бахрушин и велел немедленно приезжать.

– Где ты?

– На Ломоносовском.

Бахрушины жили на Маросейке, в Потаповском переулке. Никинесколько раз бывал у них, еще в той, нормальной и благополучной жизни.

– Что-то случилось, Леш?

– Я лечу в Афган. Завтра. Я хотел бы до этого с тобойпоговорить.

– Сейчас приеду, – мигом отозвался Ники. – А что там, вАфгане?..

Он боялся услышать, что нашли… тело. Или тела.

– Ничего, черт побери, – ответил Бахрушин. – Даже слуховникаких. Какого рожна надо было брать заложников, если столько времени –ничего?!

Придерживая плечом трубку, Ники вытащил сигарету и повернулпод стрелкой направо.

Дождь все шел.

“Все, кто тоже в подводной лодке, слушайте нас!” – шмыгаяносом, сказала опечаленная Женя Глюкк, ведущая “Радио-роке”, которое Ники любилбольше всего, и Шевчук грянул про “последнюю осень”. Наверное, дождь его тожедостал.

Поставить машину было негде, как обычно вечером в центре, иНики долго крутился, заезжал с разных сторон и в конце концов приткнул“Лендровер” на свободный пятачок, но идти было далеко, и он весь вымок, покадошел.

– Ты чего, на велосипеде ехал? – удивился Бахрушин, увидевего.

– Полотенце есть?

Короткие волосы были мокрыми, и кожа на голове казаласьхолодной, как лягушачья.

Бахрушин кинул ему полотенце.

– Штаны тоже будешь снимать?

Штаны снимать Ники отказался.

В этом доме всегда ощущалось Ольгино присутствие, и сейчас,когда ее не было, казалось, что это не семейный дом, а пустыня. Непонятно,почему так получалось.

Все на месте – книги, фотографии, любимые чашки, пузатый идовольно замусоленный медведь размером с ладонь на компьютере. Все как всегда.

И именно эта привычность вещей ужасала. Ники предпочел бы,чтобы все лежало в руинах, чтобы дымящиеся развалины остались от спокойствия иуюта, но только не эта “всегдашность” – словно ничего не изменилось, словно непроизошло того, что даже не перевернуло, а остановило жизнь.