А что там за кассета, на которой Аль Акбар?

– Говорят, что это единственная подлинная его съемка. –Бахрушин кое-как стер с плиты мелкую крошку и начал все сначала – кофейник,кофе, вода, плита. Ники казалось, что он возится с этим просто для того, чтобычем-нибудь занять себя, хоть на время. – Вернее, так сказал Столетов, когдазвонил Никитовичу.

Если это правда, значит…

Бахрушин замолчал и стал мешать ложкой в кофейнике.

– Ты бы газ зажег, – посоветовал Ники негромко.

– Что? А, газ!..

Бахрушин зажег газ и снова стал мешать.

– Если это подлинная съемка Акбара, значит…

Непонятно, что это может значить. Все, что угодно.

– Значит, мы попали в центр международного террористическогодвижения, – договорил Ники, опять вспомнив Храброву и ее подводки. – Толькотакого быть не может. Акбара никто и никогда не снимал. Говорят, он людей скамерами первыми расстреливает, если они ему попадаются, или глотки имперерезает, в зависимости от настроения.

– Если у Столетова в самом деле была подлинная записьАкбара, хотя непонятно, как она к нему попала, – задумчиво проговорил Бахрушин,не слушая Ники, – почему он отправил ее в Афганистан? Ольге?!

Почему не в Москву мне?!

– Да потому, что у него на это ума хватило! Как бы он ееотправил? По дипломатическим каналам? Или быстрой почтой DHL? Если за нимследили, значит, отправлять в Москву было опасно!

– Ники, Столетов не Джеймс Бонд, а простой российскийкорреспондент в Париже!

– Леша, по-моему, это твоя идея, что “Валя Сержова, сто летне виделись” – замаскированный Сергей Столетов! А это еще покруче Джеймса Бонда!Ну, представь себе, что твой Столетов откуда-то получает кассету, за которуювсе спецслужбы мира заплатят ему столько, что хватит не только внукам, но еще ивнучатым праправнукам! Что ему с ней делать?! Куда ее девать?

В наше посольство нести, чтобы ему вообще ни шиша не дали,кроме почетной грамоты и ордена имени Феликса Дзержинского?! Вряд ли онненормальный, этот твой Столетов! Он же понимал, чем рискует! Арабы найдут –замочат. Наши найдут – отзовут в лучшем случае. Будет до пенсии в “Останкино”редактором. Логично?

– Да я сто раз себе все это говорил, – сказал Бахрушин снепонятной яростью. – Сто раз! Но я не понимаю, откуда у Столетова моглавзяться такая кассета!

– Да какая тебе сейчас разница?! – заорал Ники.

Кофе поднялся над краем кофейника, перевалил, потек,зашипел. Газ немедленно погас. Ники схватил кофейник, обжегся, хрюкнул и смстительным стуком сунул его в раковину. После чего выключил конфорку, вылилкофе, с силой отвернул кран, так что во все стороны полетела вода, и принялсясвирепо оттирать блестящий бок в засохших потеках.

– Ну какая теперь разница, откуда он взял да кто ему дал! –Ники говорил и яростно тер, брызги летели веером, заливали пол. – Все равноникаких других версий нету! Может, ФСБ все известно, а у нас только эта,последняя осталась! Вот я, сколько думал, ничего путевого не мог придумать, аты – раз и все выстроил, так надо дальше эту версию развивать, Леша! Теперьпервый вопрос не откуда она взялась, видеокассета эта, а куда она потом делась!

– Ники, на полу лужа.

Тот посмотрел себе под ноги. Действительно лужа.

– Кто мог знать, что она у Ольги? Я? Я знал, это точно. Но яОльгу Фахиму не сдавал! – Тут он вдруг остановился, аккуратно поставил кофейникна полку, аккуратно закрыл дверцу и вытер здоровенные ручищи полотенчиком.

Полотенчико было в розовых фестонах и лебедях – подарокбахрушинской матери, – а ручищи огромные, с коричневой, как будто сожженнойкожей.

За стол он садиться не стал, подошел к окну и осторожноположил на подоконник ладони.

– Леша, – сказал он, не поворачиваясь, – я понятия не имел,что на этой кассете. Я думал, дурь какая-то. Я даже не помню, куда Ольга еекинула после того, как мы посылку разобрали. И не приходил к нам никто.

Бахрушин из всего монолога выделил только словосочетание “кнам”, и оно ему не слишком понравилось.

– И не говорил никому?

– О чем, Леша?!

– О том, что посылка пришла. Из Парижа.

– Никому не говорил, – сказал Ники скучным голосом, покрутилголовой, словно у него болела шея, и посмотрел в окно, за которым был толькодождь. – Да там никому дела нет до чужих посылок. Там лишь бы не прикончилигде-нибудь, вот и весь интерес.

Воцарилось молчание.

В голове у Ники неотступно вертелась привязавшаяся в машине“последняя осень, ни строчки, ни вздоха”. На душе было скверно.

Никто и никогда раньше не подозревал его… в предательстве.Он не представлял, что это может быть так реально – как будто грудную клеткупридавили камнем. Даже тошнило слегка.

Последняя осень!..

Бахрушин курил, и от дыма Ники тоже слегка подташнивало.

Алексей Владимирович не знал, стоит ли доверять Беляеву, нобольше доверять было решительно некому.

До Афганистана они хорошо и очень “по-мужски” относилисьдруг к другу.

Ники уважал Бахрушина “как начальника”, а тот его – “какпрофессионала”.

Кроме того, с Беляевым никогда не было никаких проблем. Онне ссорился с подчиненными, не затевал интриг, на общих собраниях не требовалчего-то невозможного и невыполнимого, как это делают многие. Он хорошоуправлялся со своей операторской командой, не слишком многочисленной,недовольно разношерстной, и не нуждался в начальстве, когда приходилось решатьвнутренние дела, – обходился собственными силами. Он подчеркнуто трепетноотносился к деньгам и всегда говорил, что работает только ради них, но Бахрушинзнал – лукавит. Ники Беляев любил свою работу, и ему удавалось зарабатыватьименно любимым делом, а это мало кому удается!

Но Бахрушин понятия не имел, как далеко простирается любовьБеляева к деньгам и что он готов за них отдать!

А если все, что угодно?

А если он уже отдал – Ольгу?!

А если все это было спланировано, включая задержку наблокпосте?

Но без него Бахрушин ничего не мог! Он не справится один,ему нужна помощь, и некого попросить о ней, кроме Ники, который разбирался вситуации и всегда имел на редкость трезвую голову!

Бахрушин все решил до того, как позвонил Беляеву, и теперьему до смерти хотелось отменить это решение, и никак было нельзя. Он же несправится один!