– Значит, человек, который написал записку, видел, что выпошли в свой кабинет смотреть верстку. Логично?

Она раскапывала пальцами орехи в вазочке и, когда онспросил, бросила это дело и уставилась на него.

– Почему?

– Потому что записку удалили, как только вы ее прочли. Япришел через пять минут, и там уже ничего такого. Пусто.

– Ну и что?

– Смотрите. Бригада работает. До эфира пятнадцать минут. Вызаходите в свою комнату. Этот ваш… писатель знает, что вы пошли смотретьверстку, входит в систему и ждет пять минут. Считает до ста. Или до тысячи.Потом сообщение удаляет. Вот и все.

Алина, казалось, изучает его лицо.

Все-таки у него чудовищные глаза. Такие бы графу Калиостро,а никак не этому парню с неопределенной внешностью и разноцветной физиономией!

– Что – все, Ники?

– Нам остается узнать, кто из вашей команды видел, что выпошли читать верстку. А это точно не сорок человек!..

– Да все видели!

– Не правда, – сказал он хладнокровно. – Почему все-то? Явот, например, нет. Операторы и звуковики точно не видели, они в это время встудии. Зданович в аппаратной на третьем этаже. Кто остается? Выпускающий ипара редакторов. Разве нет?

Она молчала.

– Послушайте. – Ники зажег сигарету и почему-то не сталкурить. Дым приятно щекотал ему ноздри. – Если это кто-то, допустим, изоператоров, можно очень просто установить.

– Как?!

– Значит, кто-то из них в это время болтался по коридору,следил за вами, а потом опрометью кинулся к компьютеру.

– Но мы-то не установили!

– А вы думаете, что тот раз был последним? – спросил он.

Да. Конечно.

Конечно, он прав. Продолжение последует. Бог троицу любит.Один раз все сошло благополучно, и во второй тоже! Скорее всего сойдет и втретий.

– Я хотел вам предложить вот что. Как только вы… увидитечто-то такое в своей верстке, в ту же секунду, даже не читая, бегите в“новости” и смотрите, кто сидит за компьютером. Я думаю, что кто-то один.Максимум двое или трое. Из них выбрать проще, чем из всей… бригады.

– Господи, я же не комиссар Рекс! – воскликнула она. – Чтозначит – бегите?! А если это случится не перед эфиром?! Перед эфиром в системеникто не сидит, а днем-то все сидят!

– Да не все, – повторил он с досадой и ткнул в пепельницусигарету. От нее отвалилась колбаска серого пепла. – С чего вы взяли, что все?Это вам кажется!

Корреспонденты на выездах, редакторы в курилках!

Операторов нет, и звуковиков тоже, что им днем в редакцииделать! Ну, будет не три человека, а пять. А я попрошу Бахрушина, чтобыКривошеев записи с камер слежения нам показал.

Храброва помолчала и поболтала в турке остатки кофе.

– Сварить еще? – спросила рассеянно.

– Нет, спасибо.

Как будто он сказал ей, что ни минуты больше не можетпрожить без ее кофе, она встала, подошла к плите и стала мыть турку. Потомнасыпала в нее коричневый порошок. Головокружительный наркотический запахпоплыл, наполнил воздух.

Ники следил за ней.

Зачем он полез в это дело?! Своих забот мало?! Драйва нехватает? Или чего там? Экстрима, что ли?

На данный момент Ники Беляеву вполне хватало и драйва, иэкстрима. Бахрушин забрал кассету из диктофона и обещал что-то такое с нейсделать, куда-то отнести, но Ники, в отличие от них, выросших в теплицах иоранжереях и уверенных в том, что система их защищает, как защищала всегда, былубежден, что надеяться нужно только на себя.

Ники Беляев знал, что все на свете зависит вовсе не отмеморандумов Генеральной ассамблеи ООН и не от конституции, а от того, какойименно человек оказался в данное время в данном месте.

Если плохой – ты пропал, и не спасут тебя ни меморандумы, низаконы.

Если хороший, значит, еще можно попробовать поборотьсявместе с ним, когда одному не под силу.

Может, это и была несколько упрощенная модель жизни, но Никиона подходила.

Кассета. Кассета и записка. Все дело в них.

Странно, что Бахрушин этого не понимает. Или он понимает,только с Ники не собирается делиться?!

Тогда, в ночном телевизионном коридоре, он решил было, чтоони друг другу сказали все, что хотели.

Взаимопонимание достигнуто, как говорила Алина Храброва всвоих подводках.

Выходит, ни черта оно не достигнуто?

Ему было тяжело.

В силу характера Ники привык всегда чувствовать себяуверенно. Не было случая, когда бы он сомневался в правильности своих поступкови решений. Он очень любил себя, и его жизнь складывалась так, что он почти неошибался – и не было случая разувериться в этой любви или собственнойнепогрешимости!

Вернувшись из Афганистана, он вдруг понял, что окружающиесмотрят на него как-то странно.

Подозрительно.

Он пытался не обращать внимания – в конце концов, это вовсене его проблемы, кто и как на него смотрит! Он никому себя не навязывает иоставляет людям право думать все, что они хотят. Он пытался жить, как раньше,но это оказалось трудно – старые приятели как-то непонятно косились, поводилишеями и быстро сворачивали разговор, а новые сотрудники все что-то свистелидруг другу в уши и замолкали, когда он входил.

Конечно, он добавил себе “мировой славы” тем самымвыступлением на собрании, когда защищал Храброву, но не только в собрании былодело.

Похоже, все считали – вернулся, жив и невредим, “бросилсвоих на линии фронта”, “дезертировал с поля боя”, вот так. Никто и никогда нерешился бы сказать это ему в лицо, но он знал, чувствовал – они думают именнотак.

Может, только поэтому он и полез в проблемы Алины Храбровой.

Он никогда, никому и ничего не доказывал и всякие такиедоказательства считал занятием страшно глупым и ненужным. Он не презирал себя,не мучился собственным несовершенством, не изводился мыслями об упущенныхвозможностях. Он слишком любил себя для этого.

Ему не было дела до окружающих, и он искренне считал, что,если он им тоже станет безразличен, в его жизни наступит долгожданная и полнаягармония.

Окружающие вели себя странно, и Ники, привыкший ничего иникого вокруг себя не замечать, всей своей шкурой чувствовал эту странность, иона начала его пугать.