императорским правительством России. Через несколько лет в процессе урегулирования советско-британских отношений Лондон предложил выкупить у него ледоколы «по коммерческой стоимости»[161]. И добился вторичной оплаты!

Неизбежными поэтому были настойчивые, хотя и малоуспешные попытки многих белых правителей – особенно Колчака и Деникина – ограничить масштабы иностранной интервенции и сократить ее сроки. Несокрушимым ограничителем таких попыток являлась прямая зависимость небольшевистских правительств от иностранных военных поставок, а в нескольких ситуациях – и от прямого оперативного содействия интервентов. Например, японские войска участвовали в боях против красных близ Читы, у Сретенска и под Волочаевкой. После победы над армией Колчака весной 1920 года красные войска были надолго остановлены японскими заслонами у Бусьевки и Хвалыновки в Приамурье несколько восточнее Хабаровска. Поступив так, Япония почти на год остановила продвижение РККА к Тихому океану.

Вместе с тем несколько иностранных государств вынуждено было в ходе российской Гражданской войны предпринимать действия, укладывавшиеся в русло норм международного права. Отступившие из России под натиском красных белые формирования прошли через разоружение и интернирование в Эстонии, а прижатые к восточно-прусской границе поляками красные войска – в Германии. Вытесненные красными с территории Украины отряды Махно были разоружены и интернированы Румынией и затем Польшей. По-другому действовали правительства Болгарии и Югославии в Европе и Китая в Азии – они не стали интернировать прибывшие на их территорию силы проигравшего войну Белого движения[162].

Специфические формы иностранного участия и вмешательства зарубежных государств в дела независимого государства мы видим в Испании. Императивы технического прогресса и глобализации поставили «испанский вариант» гражданской войны в беспримерно обширный международный контекст. Внешнеполитические аспекты испанской войны напоминают дебри – или лабиринт.

Испания при всей ее тогдашней социально-экономической неразвитости была интегрирована в систему международных отношений гораздо больше, чем США в XIX веке или Россия в 1910‑х годах. Невозможно вообразить применительно к нашей Гражданской войне такую ситуацию, при которой над российской территорией пролегали бы маршруты иностранных авиакомпаний, телефонная связь находилась бы в руках иностранных инвесторов, а рабочим языком ее служащих и документации был бы английский. А ведь в Испании дело обстояло как раз так. Через ее воздушное пространство проходили международные авиационные линии: две германские – терминальная «Берлин – Мадрид» и транзитная «Штутгарт – Лиссабон» и французская транзитная «Тулуза – Барселона – Аликанте – Оран». Каналы международной телефонной связи оставались, как и до войны, под контролем и управлением финансировавшего их американского капитала (в мадридской «Телефонике» испанским было только ее название). Британские фирмы содействовали достройке военных кораблей как националистических, так и республиканских, ибо соответствующие контракты были заключены ранее начала войны. На протяжении всей испанской войны по обе стороны фронта действовали международные миссии Красного Креста. Штаб-квартиры миссий размещались в республиканской Валенсии и в националистической Саламанке.

Однако в целом международное сообщество, открыто вмешивавшееся в 1918–1922 годах в дела нашей страны (см. выше), в 1936–1938 годах, считаясь с укреплением влияния леводемократических и пацифистских кругов, занимало формально противоположную позицию. Большие и малые западные демократии срочно выработали и провозгласили политику «невмешательства в испанские дела». Если двадцатью годами ранее в Россию в приказном порядке были двинуты контингенты сухопутных и морских сил, то в охваченную внутренней войной Испанию иностранные государства разрешали выезжать лишь добровольцам на их собственный страх и риск (открыто нарушали данное условие Португалия и Италия, тогда как прочие державы, включая Советский Союз и Германию, номинально соблюдали его).

Так или иначе на Пиренейском полуострове за три года побывали десятки тысяч иностранных граждан призывного возраста зачастую в военной форме. И внушительное их большинство приняло непосредственное участие в военных действиях[163].

В свою очередь Испанская Республика санкционировала создание на ее территории уникального военно-политического формирования – интернациональных бригад, первоначально не определив их статуса[164]. Бригады напоминали государство в государстве: у них был собственный административно-политический центр и верховные руководители – генеральный комиссар в лице высокопоставленного французского коммуниста Андре Марти (см. выше) и генеральный инспектор – молодой итальянский коммунист Луиджи Лонго. Марти, Лонго и интербригады не были подчинены ни одной республиканской инстанции. Формирование и функционирование бригад происходило под эгидой надгосударственной инстанции – Коммунистического Интернационала (Коминтерна), не связанного соглашением о невмешательстве. Вместе с тем штаб-квартира Коминтерна располагалась на территории Советского Союза, который данным соглашением был связан[165].

Широковещательные заявления функционеров Коминтерна, интербригады являются-де «неотъемлемой частью испанской армии и находятся в ее и Народного фронта полном распоряжении», расходились с действительностью, что косвенно подтверждалось многократным повторением такого рода деклараций. Интернационалисты почти год действовали в чем-то напоминавшем правовой вакуум. Кроме того, они были наделены привилегиями. Доброволец-испанец служил Республике бессрочно, а интернационалист имел право выбирать между бессрочным и срочным контрактом от трех месяцев до года (большинство предпочитало среднесрочный шестимесячный)[166]. Интернационалист пользовался правом переводить жалованье семье, а испанец таким правом не обладал. Авиаторам-иностранцам полагались премии за сбитые самолеты, а пилотам-испанцам – нет.

Подобного льготного статуса не было даже у латышей или китайцев в красной России и у чехословацкого корпуса в белой России (хотя де-факто они им, конечно, пользовались).

Экстерриториальность если не в полном смысле иностранных, то, уж несомненно, иноязычных, да еще привилегированных военных формирований порождала на территории Республики заметное раздражение. Против них был решительно (хотя безрезультатно) настроен президент Асанья и все его окружение из «чистых» республиканцев. Настойчивый социалист Прието, став военным министром, на втором году войны добился у Коминтерна (де-факто – у советского руководства) уступки: перевода интернациональных бригад под власть республиканского Военного министерства. Но одновременно бригады сохранили подчинение Коминтерну. Только при роспуске бригад в октябре 1938 года часть их бойцов – немцев, итальянцев, чехословаков – приняла испанское подданство.

Данные о численности бригад, публиковавшиеся в советской и коммунистической литературе других стран мира, со временем проявляли стойкую тенденцию к возрастанию. До конца 1950‑х годов историки находили, что в них числилось «свыше 20 000 бойцов («борцов»)», в 1960–1970‑х таковых оказалось 35 000, в 1980‑х – 42 000, в 2000‑х годах – до 55 000 человек. Впрочем, по утверждению испанских националистов, все эти цифры все равно занижены, через механизм интернациональных бригад за два с лишним года якобы прошло гораздо больше бойцов – суммарно около 125 000 человек.

Историки и политологи иногда называют интернациональные бригады единственным осязаемым успехом Коммунистического Интернационала. Их борьба и последующая участь их бойцов принадлежит к самым волнующим аспектам испанской войны. Памятник интернационалистам возвышается в Мадриде. Вместе с тем оценка вклада, внесенного интернациональными бригадами в области чисто военных действий, в литературе «разных времен и народов» (отечественной,