и легально вернувшийся в красную Россию и служивший ей Слащов был застрелен в 1929 году опять же «по частным мотивам».

В белом и зеленом стане отмечалось немногим меньше драматических смертей. Без суда был расстрелян красными в 1920 году преданный чехами адмирал Колчак. В 1921 году их участь разделил барон Унгерн-Штернберг. Откровенно были заманены в ловушку и убиты на месте атаманы Григорьев и Дутов. Застрелен «неизвестным» в константинопольской эмиграции близкий соратник Деникина генерал Романовский[140]. Покончил с собой еще в 1918 году донской атаман Каледин. В том же году погибли в боях генералы Корнилов и Марков. От последствий ранения или от болезней скончались генералы Дроздовский, Мамонтов, Май-Маевский, полковник Каппель, имена которых были окружены ореолом легенд. Подозрительно рано умерли в эмиграции два деятеля Белого движения в генеральских званиях: 49‑летний Врангель[141] и положительно отзывавшийся о боевых качествах Буденного, Фрунзе и РККА 54‑летний А.К. Кельчевский (есть подозрения, что они были отравлены[142]).

В Испанской Республике драматически погибли три виднейших деятеля анархистского движения – поклонники кронштадтских бунтарей и махновцев Буэнавентура Дуррути, Анхель Пестанья и Мариано Васкес. Первый из них, самый одаренный, любимец масс, убежденный бакунист, по правительственной версии, был сражен «шальной пулей» на митинге во фронтовом Мадриде, на помощь которому он прибыл из Арагона вопреки мнению многих собратьев из НКТ – ФАИ. Второй, ставший членом Хунты обороны Мадрида, вскоре скончался от последствий фронтового ранения, полученного в первые дни войны. Третий, будучи на нелегальном положении в занятой националистами Барселоне, был застрелен летом 1939 года при совсем темных обстоятельствах. Объективно их гибель была выгодна коммунистам и социалистам, но ведь и националистам – тоже.

У националистов за время войны погибли (по официальным данным – в авиационных катастрофах) генералы Санкурхо и Мола. Оба они играли существенную роль в «крестовом походе». Убежденный монархист, ветеран завоевания Марокко («риффский лев»[143]), дерзкий лидер антиреспубликанского мятежа 1932 года, приговоренный к расстрелу и помилованный изгнанием из Испании, Санкурхо был к 1936 году живой легендой. Заговорщики намечали его в верховные руководители восстания[144]. От болезни умер в 1938 году бывший республиканец и масон, защитник Сарагоссы от каталонских анархистов и коммунистических дивизий, престарелый генерал Кабанельяс. Уход всех трех был выгоден «верховному вождю» Франко. Но проведенные в разное время независимые расследования не подтвердили причастности каудильо к их гибели[145].

Выдвинув множество не раскрывшихся ранее человеческих талантов, гражданские войны вскоре поглотили значительную их часть. Вполне закономерно, что многие из них в обстановке беззакония и нетерпимости погибли при не до конца проясненных обстоятельствах.

Известно выражение: «Кадры решают все». Автор настоящей книги согласен с ним, однако с оговоркой. Каковы бы ни были кадры, подавляющее численное превосходство (массы) влияют на исход противоборства не в меньшей, если не в большей мере.

Глава 5

Под ударом – независимость страны

Если гражданская война подобна внутреннему органическому стрессу, то сопровождающую ее опасность эрозии или утраты государственного суверенитета приходится считать внешним стрессом.

Разумеется, меньше всего данная опасность угрожала Соединенным Штатам, защищенным океанами и не имевшим и не имеющим опасных соседей. Федерация была неуязвима в конституционно-правовом промышленном и финансовом отношении. Но из-за острого недостатка подготовленных офицерских кадров (см. главу 4) даже американский патриот Линкольн одно время предполагал доверить командование одной из федеральных армий международному революционеру Гарибальди, не имевшему американского гражданства, никогда не бывавшему в Северной Америке, плохо знавшему английский и вдобавок пользовавшемуся репутацией политического экстремиста. Военное министерство не отказалось брать на службу таких политически сомнительных добровольцев, как два сына французского короля Луи-Филиппа. А южные конфедераты при всей их местной гордости и официальном республиканизме тоже принимали услуги добровольцев-монархистов из Старого Света (включая двух отпрысков французских императорских и королевских династий – одного из дома Бурбонов и другого из рода Бонапартов).

Более того, многие конфедераты открыто мечтали об интервенции целого ряда европейских монархических государств в пользу Конфедерации и тайно добивались ее. Одни надеялись на заступничество Соединенного королевства – заклятого врага молодых США, Французской империи Наполеона III, Австрийской империи и даже Бельгии. Анализ такого рода надежд указывает, насколько слабо деятели Юга разбирались в европейском балансе сил и в обстановке внутри европейских государств. Правда, Великобритания очень скоро – на втором месяце войны – объявила о своем нейтралитете в американском конфликте, что было юридически и психологически выгодно Конфедерации. Де-факто Лондон признал ее воюющей стороной[146]. Но на большее британский империализм не пошел и ни одна другая держава не последовала британскому примеру. Бельгия в военно-политическом отношении являлась ничтожной величиной, а Австрия, только что проигравшая войну против Франции, не имела сил для самостоятельного военного вмешательства в дела стран Западного полушария[147].

Федералисты Севера не испытывали недостатка в продовольствии, амуниции и живой силе и были решительно против вмешательства иностранных держав, ссылаясь помимо всего прочего на «доктрину Монро» и на отрицательное отношение социума к монархиям. Впрочем, федеральные и региональные власти республиканских США не протестовали против продолжительных «дружеских (читай: антианглийских) визитов» эскадр Российской империи в Нью-Йорк и Сан-Франциско, а публика оказывала им радушный прием[148], которому сговорчивая «доктрина Монро» не препятствовала (современная политическая элита США не любит об этих фактах вспоминать).

Охотно федералисты принимали услуги лиц, не имевших гражданства США. Таковыми были недавние иммигранты из той же сплошь монархической тогда Европы[149], а также из Канады; из одной только этой малонаселенной (и тоже монархической) страны за четыре года в Штаты въехало более 40 000 человек грезивших о земельных наделах.

Заметную часть контингента федеральных армий составляли сформированные по этническому принципу соединения немцев и ирландцев (ирландцы даже сражались под собственными знаменами и шли в бой со старинным ирландским военным кличем). Они образовывали подобие Иностранного легиона, воевавшего позже за Пиренеями на стороне испанских националистов. Уроженцы германских земель[150] федералистские генералы Ведемейер, Зигель, Розенкранс, Шурц составили непропорционально большую долю военачальников Севера. И, как правило, они если юридически не принадлежали к правящей Республиканской партии, то по крайней мере примыкали к ней.

То же самое может быть сказано о месте и роли латышей в нашей Гражданской войне.

Большевикам не составило труда привлечь на свою сторону три латышские дивизии, сформированные из сельской бедноты при Николае II и два года достойно сражавшиеся на Рижском направлении против немцев, в которых латыши справедливо усматривали вековых угнетателей[151]. В обмен на калорийные продовольственные пайки батрацкие сыновья стали верной опорой большевистской диктатуры.