«Моя собака не просто дала мне невероятную свободу и независимость, о чем я и мечтать не мог после войны. Она стала моим верным другом и компаньоном».

Аллен Колдуэлл

«Дать слепому собаку-поводыря – все равно, что вернуть ему зрение. Джудит для меня бесценна. Я была бы готова заплатить за нее золотом по весу… Теперь я и дня не могу без нее провести».

Джен Смит

Через три года в Великобритании была создана Ассоциация собак-поводырей для слепых.

Пожалуй, самая знаменитая собака-поводырь, лабрадор Люси, принадлежала слепому политику Дэвиду Бланкетту. Он оставил воспоминания и своей любимице.

В марте 1999 года Дэвид Бланкетт, будучи министром образования, слушал выступление своего коллеги-консерватора Дэвида Уиллеттса, который говорил о бюджетных расходах на образование. И вдруг Люси вырвало на ковер возле передней скамьи. Что делать? Вице-спикер Майкл Лорд хотел прервать дебаты и вызвать уборщицу для наведения порядка в зале, но тут поднялся организатор правительственной партии Дэвид Джеймисон, попросил, чтобы ему дали тряпку, и все убрал сам. А Люси вывели из палаты и налили ей миску воды. Позже это происшествие использовал в своей речи либерал-демократ Дэн Фостер, сказав, что его тоже часто тошнит, когда он слушает выступления Уиллеттса. Джеймисон же передал Дэвиду Уиллеттсу записку, в которой написал, что его речь изменила собаку коллеги к худшему.

В 1994 году лидер оппозиции Тони Блэр во время дебатов с Джоном Мейджором случайно наступил на ухо Люси, и собака взвыла от боли. Блэр забормотал извинения, и его слова были в точности зафиксированы в стенограмме заседания. Так Люси стала первой в истории собакой, получившей официальные извинения от будущего премьер-министра.

* * *

Годы шли, Инка и Мэгги старели и седели. Я отправился на съемки в Свальбард, и тут мир Инки – и мой собственный – изменились навсегда.

Мы закончили съемки и вернулись в главный город Лонгийербюен. Как это часто бывало во время съемок, я не связывался с родными почти две недели. За это время Марина оставила мне несколько текстовых сообщений с просьбой срочно перезвонить.

– У Инки был приступ, – спокойно произнесла она, когда я наконец дозвонился.

Она сказала, что Инка спала на ее постели, и посреди ночи с ней случился приступ. Инка не издавала никаких звуков, но Марина почувствовала судороги ее тела и поняла, что что-то произошло. Она позвонила моему отцу, и теперь Инка у него. Он проводит обследование и делает анализы, чтобы понять, что случилось и почему.

Честно говоря, я не встревожился. Я думал, что это всего лишь случайность и Марина прекрасно со всем справится. Как же я ошибался! Я вылетел домой и отправился прямо к родителям. Я позвонил в дверь, Инка, как всегда, бросилась ко мне… и потеряла сознание.

Лапа у нее дернулась, она упала на бок. Морда собаки исказилась, я увидел ее зубы, а потом начались судороги. Сначала медленно, потом все сильнее и сильнее. Лапы Инки подергивались, на губах выступила белая пена.

Я был потрясен. Мне хотелось обнять и защитить ее, но отец сказал, что дезориентированная собака может меня укусить. Нам оставалось лишь беспомощно наблюдать за происходящим.

У Инки случился приступ эпилепсии. Первый из тысяч… С этого времени эпилепсия Инки стала определять нашу жизнь. Отец всю неделю делал анализы и пытался выяснить причину заболевания. Когда ничего не вышло, он отправил Инку в Кембриджский университет, чтобы сделать ей МРТ мозга и всего организма. Густую шерсть пришлось частично сбрить, чтобы врачи получили доступ к разным точкам ее тела.

Все это время Инка находилась без сознания. Врачи ввели ее в искусственную кому. Не выяснив причину болезни, папе пришлось экспериментировать с разными лекарствами, чтобы хоть как-то контролировать все учащающиеся судорожные приступы. К этому времени они происходили уже по восемь раз в день.

Мы поняли, что один из лучших способов привести собаку в чувство после искусственной комы – это миска вкусной, душистой еды. Мы запаслись собачьими консервами и разместили их в доме так, чтобы в любой момент можно было их открыть. После каждого приступа Инка примерно час, шатаясь, бродила по дому, словно пьяная. Она натыкалась на стены и падала с лестниц. А если перед ее носом оказывалась миска с ароматной едой, она начинала втягивать носом воздух, словно слепая. Дыхание ее становилось все более и более резким, как будто она пыталась понять, что происходит, а потом она замечала миску и приходила в себя. Еду мы давали ей понемногу, поскольку приходилось повторять этот прием очень часто. Уверен, что главную роль здесь играла ее страстная любовь к еде, а не какие-то научные основания. Как бы то ни было, этот прием работал.

Мы научились выводить собаку из пост-эпилептического ступора, но не понимали причины болезни. Состояние Инки продолжало ухудшаться.

– Если ей станет хуже, – предупредил меня отец, – тебе придется принять непростое решение.

Я понял этот тонкий намек – жизнь Инки подходит к концу.

Я был просто раздавлен. Ей же всего семь лет! Это так несправедливо! Неужели нам было отпущено всего семь лет? Конечно, жизнь собак коротка, но не настолько же!

Со временем мы сумели подобрать лекарственный коктейль, и состояние Инки стало улучшаться. Приступы по-прежнему происходили, но мы научились жить с ними. Нам стало ясно, что приступы связаны с неожиданным и резким всплеском ментальной и физической активности: звонок в дверь, погоня за белкой, бег на кухню за едой, игра с мячом или просто восторг от моего появления – все это могло спровоцировать приступ.

А это означало, что наша жизнь серьезно осложнилась. И мы, и мои родители избавились от звонков. На дверях мы повесили табличку с предупреждением о том, что в доме живет собака-эпилептик. Мы просили наших гостей не стучать и не звонить в звонок, а предупреждать нас о своем приходе по мобильному телефону.

В парке приходилось еще сложнее. Достаточно было кому-то начать кормить уток, и у Инки тут же мог случиться приступ: аппетит лабрадора неутолим, и, завидев нечто подобное, она тут же бросалась за хлебом. Мы всегда знали, когда это произойдет: одна лапа Инки начинала непроизвольно дергаться, потом она каменела и падала на землю.

Мы уже привыкли к этим приступам, но другие собачники, которые не видели ничего подобного, очень нервничали. Я бесчисленное множество раз падал возле Инки на колени и начинал кричать, пытаясь вернуть ее в чувство. И всегда ко мне подбегали другие собачники, готовые вызвать ветеринара или предложить свою помощь. Они, естественно, думали, что моя собака умерла или умирает, и я всегда терзался чувством вины за то, что беспокою этих людей. Конечно, я и сам беспокоился, но приступы у Инки случались так часто, что мы стали считать их нормой.

Удивительно, но эпилепсия стала частью характера Инки. Частью ее личности. Частью ее повседневной жизни. Это стало настолько привычным, что Марина купила ей небольшой блестящий зеленый пенал, в котором мы хранили ее лекарства. Главное последствие ее болезни заключалось в том, что нам стало легче и проще оставлять ее дома, когда я уходил или уезжал. Я знал, что Марина и мои родители справятся с ее приступами, а вот оставлять ее с посторонними – даже на самое короткое время – стало невозможно. После приступов Инка около часа находилась в состоянии ступора. Те, кто не знал о ее болезни, считали ее нормальной, но в такие моменты она могла причинить себе серьезный вред. Иногда она просто бродила или бегала, но нужно было быть начеку. Она могла устремиться к воде или дороге – и остановить ее не удавалось. Мне приходилось бросаться вслед за Инкой и хватать ее, чтобы она не утонула или не попала под машину.