посещение Дергошта.

Сейчас, и впрямь, все было волшебным и невероятным.

Я продолжала гладить неккалла. Он лизнул щеку шершавым длинным языком и я сомлела.

Это казалось таким потрясающим, удивительным. Мы словно чувствовали друг друга с огромной ездовой птицей. Понимали. Общались на каком-то одном нам понятном языке.

Хортон усмехнулся и кивнул. Мол, я же говорил. А ты не верила.

Ну да. Я не верила, а он говорил.

Я принялась почесывать неккалла, гладить мускулистую шею, снова нежно касаться головы.

И неожиданно поймала на себе странный взгляд Хортона. Так смотрят на палача, которого любят и ненавидят. На любимого человека, который осудил тебя, вынес приговор и стоит с готовой сорваться вниз гильотиной.

Он, по-прежнему, тебе дорог. Как никто другой. С этим ничего уже не поделать. Не побороть, не преодолеть. Но одновременно он готовится тебя покарать. Или даже уже карает? Зная, что ты даже не воспротивишься. Не сделаешь ничего, чтобы противостоять его действиям…

Брр… Мне стало не по себе от этого взгляда пожирателя. И от его вида, позы.

Густые белые брови нахмурены, в глазах — выражение воина, рвущегося в бой. Скулы натянуты так, что ими можно резать мягкий хлеб. Мускулы бугрятся, будто пожиратель, и вправду, готовится к схватке. Упрямый подбородок выпячен вперед, будто Хортона жестоко пытают.

Однако пожиратель быстро отвернулся, а когда повернулся ко мне снова, его лицо казалось каменной маской. Мало того, Хортон попытался натянуть на лицо улыбку. Напоминало древние индейские символы всяких страшных духов. Улыбка-оскал на напряженном лице, скорее злом или раздраженном, чем радостном.

Эдакая улыбка-ширма для настоящих эмоций и чувств.

Да что с ним? Он ведь сам меня сюда привел! Сам познакомил с неккаллами. И даже показал, как с ними обращаться? Что не так?

Какое-то время я смотрела на пожирателя: вопросительно, изучающе, с непониманием. Однако он продолжал удерживать эту мученическую улыбку, которая становилась все более неестественной. Будто приклеенной на фотографию того, кто испытывает сильные душевные страдания.

Хортон изо всех сил старался скрыть собственную реакцию. Поэтому я решила не заморачиваться, не переживать и не пытаться понять демонныха.

Мужчины — сами по себе существа нелогичные. Я бы сказала — даже парадоксальные.

Вечно жаждут и требуют подчинения. Стремятся поставить на тебе клеймо. Тем или иным способом. Из кожи вон лезут ради этого. Только и слышишь «ты моя». Делай то, делай это.

«Ты со мной».

А потом просят, чтобы женщина приняла позу наездницы и сама управляла интимом. Ну где логика-то?

Я уже не говорю о том, что на своих междусобойчиках они без конца обсуждают женщин. Кто с кем переспал, кто с кем флиртовал, кто с кем планирует завести интрижку.

У какой из этих женщин какие «сиськи» и «бампер». Какая стонет во время интима, а какая царапается и кусается. Еще и боевыми шрамами хвастаются. Даже раздеться ради этого готовы.

А потом смеются над нами, подкалывают. Дескать, эти дамочки, как соберутся, только и делают, что перемывают кости мужчинам.

Во время дружеских посиделок с алкоголем и прочими развлечениями мужчины готовы выболтать любую страшную тайну. А потом начинается: женщины такие болтушки, ничего им по секрету сказать невозможно… Лучше сразу объявить по центральному каналу на визоре.

Мужчины… одно слово мужчины.

Пытаться понять их странности, вникнуть в них — все равно, что пытаться понять почему небо синее, а трава зеленая.

Так природа распорядилась. И все.

Вот захотелось ей так все устроить.

Глава 5

Хортон

Вначале он и сам не понял — почему злится. Причем так, словно вот-вот пора рвануть в атаку. И внутри созревает это справедливое, жесткое и непогасимое чувство: ярость существа, которое собирается выжить любой ценой.

Ценой жизней врагов. Ценой ран и увечий. Ценой чужой боли. И своей боли тоже…

Хортон тряхнул головой, уже в который раз за утро и почесал затылок.

Почему то, как ласково и нежно обращалась Мадлена с неккаллом настолько пошатнуло его душевное равновесие?

Которое казалось незыблемым, нерушимым даже в смертоносных схватках. Когда порой чудилось — победа будет за противником. Но Хортон стряхивал с себя неуверенность, загонял внутрь зарождающиеся зерна страха и… рвался в бой.

Хортон задумался.

Еще никогда он не нуждался в чьей-то ласке. Ррасхетова бездна! Он уже забыл, что это вообще такое! Не подготовка к страстному интиму, когда каждое поглаживание, каждый поцелуй, каждое торопливое касание подводит к вершинам возбуждения, к готовности немедленно слиться воедино.

Просто в ласке.

Да нет. Когда-то он в ней нуждался. Когда еще жил с родителями. Вспомнилась мать. Как она звала его, сажала на колени, при этом вздыхая: «какой же тяжелый» и прижимала. Хортон прикрывал глаза и весь мир останавливался. Уходил куда-то.

Были только он и мама. Ее теплые руки, ее нежность и ее приятное дыхание, что щекотало висок.

Он и не думал, что вот именно этого, казалось бы, того, что пережито в детстве и уже не вернется, так ему не хватало.

Родители Хортона погибли в одном из магических взрывов очень давно. Тогда Дергошт полыхал огнями восстаний, пожарами войн и пламенем, что горело в груди демонныхов, которые шли на врага.

И что-то внутри пожирателя тогда умерло. Незаметно для других. Незаметно для него самого.

Потому, что мужчины не плачут. Не поливают слезами холодную темную землю могилы тех, кто дарил тебе столько тепла и света.

Мужчины не жалуются. Да и кому? Он мог пожаловаться отцу, матери. Прийти, рассказать о своей боли, проблемах. Да просто поделиться сокровенным.

И враз эту возможность жизнь у него отрезала.

Хортон знал, что жена отца была ему только приемной матерью. А настоящая царствовала, ласкала и нежила своих сыновей-эндеров.

Но пожирателя это ни капли не тревожило. Не обижало и не расстраивало.

Он сполна получил любви, заботы и нежности. Всего того, что еще и не каждый родной ребенок получает от своей матери.

Он запомнил ее родной. Близкой настолько, что от одной мысли щемило в груди. Теплой, настолько, что даже в самые ужасные времена, согревала теплом и давала надежду.

Своей. Настоящей матерью.

И вот ушла она, сгинул и отец.

И Хортон превратился в машину для войн. Рассудительную, как настоящая умная машина людей, и такую же безэмоциональную. Танк можно покорежить, но ты не дождешься от него слез или жалоб.

Магический огонь можно затушить. Но он не станет выть или стенать.

Хортон пережил ранения, боль, страдания, пытки.

Время от времени его охватывала тоска. Странная, неизлечимая, глубокая. Она как старая