Фандорин собрал все книги, которые могли пригодиться впоиске, и вернулся назад в офис.

Там было тихо. Не рокотал барственный баритон, не звучалтерзающий сердце смех, не звенел чайный сервиз. Валя трудилась — сосредоточеннопощелкивала кибордом. Рабочий стол манил зеленым сукном. Кресло растопыривалообъятья подлокотников.

Нужно забыть о чертовом пианисте, сосредоточитьсяисключительно на Федоре Михайловиче Достоевском.

Итак, 1865 год. Классик пишет роман «Преступление инаказание»…

Сначала забыть и сосредоточиться не получалось, но понемногусовременность отступала в тень, вытесняемая событиями стосорокалетней давности.

1865 год для писателя был поистине ужасен — самаямучительная, самая унизительная пора в его жизни.

Достоевскому сорок четыре года. Еще совсем недавно он былкумиром прогрессивной молодежи и модным автором, которому издательства ижурналы платили хорошие гонорары. Но умер брат Михаил, оставив массу долгов,которые благородный, но непрактичный писатель взял на себя («Я не хотел, чтобна его имя легла дурная память»). Попытался поставить на ноги журнал «Эпоха», доставшийсяв наследство от Михаила — потерпел крах. Кредиторы травили Федора Михайловича,как волка, и спасения от них не было. Векселей, требующих немедленной уплатынасчитывалось на тринадцать с половиной тысяч — сумма для Достоевскогоастрономическая. Выпросив отсрочку у одних заимодавцев, расплатившись (подновые долги и обязательства) с другими, бедный литератор вырвался из Петербургав Германию. Ему нужна была передышка, а более всего — встреча с роковойженщиной всей его жизни Аполлинарией Сусловой, которая в это время находилась вШвейцарии, но обещала приехать в Висбаден. Их отношения были запутаны,нездоровы, мучительны, но жизнь без Аполлинарии представлялась ФедоруМихайловичу невозможной.

И вот они встречаются в Висбадене. Достоевский, который теперьбыл свободен (его жена скончалась годом раньше от чахотки), делает Аполлинариипредложение. И получает резкий, оскорбительный по форме отказ. Как быстро ибесповоротно поменялись роли! Давно ли экзальтированная девочка упорнодобивалась любви знаменитого писателя? Давно ли смотрела на него снизу вверх?Теперь она превратилась в классическую женщину-вамп, упивающуюся властью надмужчинами. Как остро Достоевский должен быть ощущать всю пошлость этойситуации! Можно себе представить, как мучила его роль персонажа из бульварногоромана! (Здесь Фандорин поневоле отвлекся и снова стал думать про себя и Алтын.Вернуться мыслями к Федору Михайловичу удалось не сразу).

Зачем Суслова его так терзала? Не могла простить, что отдаладевственность такому унылому, некрасивому, погрязшему в бытовых тяготахнеудачнику? Или просто разлюбила?

Но почему тогда не отпустила на волю, как он просил? Зачемснова и снова сначала подманивала, а затем презрительно отталкивала? Зазывала ксебе в номер, лежала на кровати раздетая, но когда он пытался ее обнять, гналапрочь.

Читая историю этой злосчастной любви, Николас сам весьисстрадался. Как же его тошнило от всех этих хрестоматийных «фамм-фаталь»,жадных паучих, питавшихся отблесками чужой славы. Такая вот Суслова, илиПанаева, или Лиля Брик, если уж присосется, то ни за что не выпустит. Чем онипленяли гениев? Должно быть, непоколебимой и непостижимой уверенностью в своемправе на всё. Роковая женщина безжалостна и бессовестна. Несчастной ее можетсделать только одно — если ей не дают того, чего она хочет. Горе мужчине,который осмелился пренебречь ее чарами. Жаждущая мести паучиха способна налюбую мерзость. Аполлинария, например, однажды написала в полицию донос намолодого человека, который отверг ее домогательства, и после преспокойнорассказывала об этом знакомым.

Читая про Суслову, Николас начал раздражаться и на самогоклассика. Федор Михайлович тоже был тот еще фрукт. Вдоволь наунижавшись передбессердечной стервой, он кинулся искать забвения в рулетке. И остановиться уже немог. Проиграл все свои небольшие деньги. Выклянчил подачку у Аполлинарии (какойстыд!), спустил и эти талеры. В гостинице фактически попал под домашний арест:его не кормили, не давали свеч — и не выпускали, пока не расплатится за постой.

Голодный, истерзанный, он сидел в полутемной комнатушке иписал, писал, писал. Другого способа хоть на время оторваться отдействительности у Достоевского не было. Не вызывает сомнений, что рукописьМорозова появилась на свет именно там, в отеле «Виктория», осенью проклятогошестьдесят пятого года.

Надежда на освобождение от висбаденского плена была толькоодна: занять денег у кого-нибудь из знакомых. И гостиничный узник рассылает вовсе стороны отчаянные мольбы о помощи. Пишет издателям, старому другу баронуВрангелю, нелюбимому Герцену, даже ненавистному Тургеневу.

Издатель Катков отправил деньги, но они не дошли доадресата. Добрейший Врангель получил письмо с опозданием. Герцен из своегоЛондона не ответил. Откликнулся лишь Тургенев из Баден-Бадена, да и тот прислалтолько часть весьма небольшой суммы, о которой просил Федор Михайлович.

Ника перелистнул страницу, стал читать дальше и вдругзастыл.

— Валя! — крикнул он через дверь. — У тебя надиске письма есть?

— Ну.

— Найди переписку с Тургеневым. За 1865 год. И минутуспустя Ника читал с монитора, поверх Валиного плеча.

Висбаден, 3/15 августа 1865 года.

Добрейший и многоуважаемый Иван Сергеевич, когда я Вас, смесяц тому назад, встретил в Петербурге, я продавал мои сочинения за что дадут,потому что меня сажали в долговое за журнальные долги, которые я имел глупостьперевесть на себя. Купил мои сочинения (право издания в два столбца)Стелловский за три тысячи, из коих часть векселями. Из этих трех тысяч яудовлетворил кое-как на минуту кредиторов и остальное роздал, кому обязан былдать, и затем поехал за границу, чтобы хоть каплю здоровьем поправиться ичто-нибудь написать. Денег оставил я себе на заграницу всего 175 руб.сереб. из всех трех тысяч, а больше не мог.

Но третьего года в Висбадене я выиграл в один час до 12000франков. Хотя я теперь и не думал поправлять игрой свои обстоятельства, нофранков 1000 действительно хотелось выиграть, чтоб хоть эти три месяца прожить.Пять дней как я уже в Висбадене и всё проиграл, всё дотла, и часы, и даже вотеле должен.

Мне и гадко и стыдно беспокоить Вас собою. Но, кроме Вас, уменя положительно нет в настоящую минуту никого, к кому бы я мог обратиться, аво-вторых, Вы гораздо умнее других, а следств., к Вам обратиться мненравственно легче. Вот в чем дело: обращаюсь к Вам как человек к человеку ипрошу у Вас 100 (сто) талеров. Потом я жду из России из одного журнала («Библ.для чтения»), откуда обещались мне, при отъезде, выслать капельку денег, и ещеот одного господина, который должен мне помочь.