— Извините. В двадцать три ноль девять к Вере позвонили. Онаспросила через дверь, кто это и, услышав фамилию — или прозвище, я до конца неопределил — «Лесь», дверь открыла после некоторых колебаний, выраженных в томчисле и вслух. Разговор длился около десяти минут, моего присутствия он незаметил. Запись прилагается. — Он положил в протянутую ладонь Данила крохотнуюкассетку. — Потом он ушел. Наблюдатели на улице, оповещенные мною посредством условленногосигнала, сфотографировали его, после чего Костя пошел следом… но его за угломдожидалась машина. Номер имеется. Вести наблюдение на наших колесах не смогли,поскольку имели от вас недвусмысленный приказ: оставаться на месте до утра.

— Вот это уже лучше, — проворчал Данил. — Доклад по всейформе. Ладно, расслабься. Какие у вас впечатления?

— Это профессионал. Хороший такой, тверденький. Всеповедение доказывает.

Волчара. В одном лопухнулся — меня не обнаружил в соседнейкомнате, но я там не столбом стоял посреди, а в полной мере ваши урокииспользовал…

Данил разглядывал фотографию: полностью соответствуетсловесному портрету, нарисованному с грехом пополам Верой. Тот самый вербовщик.Ну вот и познакомились заочно…

— Это номер его тачки, что дальше?

— А ничего, — сказал Данил, подумав. — Послушаю пленку,прикину известный предмет к носу, там и решим.

— Но ведь номер…

— Я знаю, — прервал Данил. — Номера с такой сериейпринадлежат здешним оперативным машинам… но это еще ни о чем не говорит. Может,у него зять генерал и этот номерок по блату достался. А то и сам соорудил,бывают такие наглецы, я в собственном прошлом могу припомнить авантюры не хуже…Так что давай без поспешных выводов. Есть дела поважнее. Скажи Лемке, чтозавтра с раннего утречка придется поработать. На железной дороге меж русскойграницей и здешней столицей есть всего три места, где останавливаетсямосковский скорый. Ромены, Орешковичи и Жабрево. Расстояние, соответственно…

ОЛЛУ ОДЖАК, КЫРЫЛЫ НАДЖАК

Когда за окнами стемнело, он так и не зажег света, лежал назастеленной постели, глядя, как в бледной полоске света от уличного фонаря,косо падавшей поперек комнаты, извиваются прозрачные клубы табачного дыма.

Картинка не складывалась. Ничего не получалось. А ведь онимел дело не с хаотической игрой природы, набросавшей на пляже кучуразнокалиберных камешков, а с чем-то рукотворным. Скорее уж перед ним оказалосьнесколько ведер с разноцветной смальтой — и чистая стена, на которой этистекляшки по замыслу неведомого художника должны были расположиться в строгом,заранее продуманном порядке, так, чтобы потом любой пентюх глянул и определил:ага, это кентавр, это пальма, а это, изволите видеть, гетерочка, сатиразавлекает, шельма…

Одна беда: художник, сволочь такая, умышленно не озаботилсянабросать на стене контуры будущей картины. Не хотел он, скот, чтобы замыселпросекли до времени.

Чем больше Данил думал, тем четче оформлялась не столь ужсложная идея: не в недостатке информации дело. И не в его тупости,просто-напросто перед ним оказалось две мозаики. Две головоломки, из которых онпоначалу ретиво взялся сложить одну, а это было глубоко не правильно…

Стоящая идея. И поработать над ней нужно…

Он распахнул окно, чтобы как следует проветрить изряднопрокуренную комнату, прислушался, подойдя к двери и чуточку ее приоткрыв. Внизубыло шумновато — посиделки далеки от финишной прямой, все только начинается…

Вышел в коридор, постучал в соседнюю дверь. Вошел. Пашастарательно вывязывал перед зеркалом шелковый галстук, дорогой, а потому вполнекомильфотный: приглушенных тонов, с лошадками и светло-коричневыми полосочками.

— Это правильно, — сказал Данил, плюхнувшись в кресло иперекинув ногу через подлокотник. — В такой именно «гаврилке» и следуетшествовать в респектабельный кабак в сопровождении следователя прокуратуры,пусть даже юного и очаровательного. Успехи есть?

— Определенные, — скромно сказал Паша. — На Уровнепионерских провожаний.

Мы что, все же будем через нее что-то ихним правоохранителямвбрасывать?

— Не знаю, — признался Данил. — Но канал надо держать илелеять. Вне зависимости от его очарования…

Он вышел вместе с расфранченным Пашей, на первом этажесвернул вправо, в большую комнату, где имелся лишь стол посреди.

Хорошо или плохо работает частная фирмочка, крепнет она илихиреет, неизменным остается устоявшийся ритуал советских времен: застолья поповоду и без повода. Западные люди этого не поймут, у них так сроду не принято,а вот славяне, хоть и именуются теперь менеджерами и клерками, с прежнейсноровкой будут крошить салаты в устрашающем количестве, гасить окурки вблюдечках и до двух часов ночи посылать гонцов за добавкой, благо нынче этудобавку изыскать не в пример проще…

Музыки, конечно, не было, как и особенно уж шумного веселья— как-никак поминки, повод не из самых веселых. Однако так уж повелось уславян, что поминки — особенно если на них не присутствует родня безвременноусопшего постепенно все же некую долю веселья обретают: тут вам и анекдотики, иболтовня, и легкий флирт. И правильно, вообще-то. У многих народов испокон векуполагалось на тризнах как раз веселиться…

Он приостановился на миг, высматривая себе место, но его тутже подхватила под локоток секретарша Ира и прямиком провела на свободное место,меж Тышецким и Оксаной. Очень удачно там оказался свободный стул, можно бы исписать на случайность, но Данил успел заметить, что Ирочку на этотгостеприимный жест подвигла Оксана небрежным, но решительным мановением руки.

Он сел, и ему тут же набулькали полную стопочку водки. Напоминках, как известно, не чокаются, и Данил без церемоний опрокинул в ротстопарик, метнул следом ломтик красной рыбы и отметил, что непринужденновписался в застолье, никто на него не обратил особого внимания.

Покосился на Оксану — она, конечно же, была великолепна,темно-синий брючный костюм при некотором напряжении фантазии можно и счесть занамек на траур, если бы не алая ленточка на обнаженной шее, выбивавшаяся изтраурных канонов. Ну не посыпать же, в самом деле, главу пеплом…

Зато Тышецкий идеально соответствовал застолью, созванномупо печальному поводу, — в черном костюме, с черным галстуком, ухоженной седойшевелюрой, он даже курил с этакой тоскливой отрешенностью, словно выражал этимдолжный респект перед той, что приходит за всеми людьми, как выражаетсямусульманский народ. Массивный серебряный перстень на пальце, старинный«сыгнет», напоминающий скорее кастет, массивный серебряный портсигар сгравированным гербом Топоров — бывший профессор кафедры экономики изо всех силстарался изобразить осанистого пана былых времен.

Вздор, конечно. Данил, сам происходя из этих мест, в такихвещах разбирался — какая там «прямая линия», у Топоров было столько дальнихродственничков, седьмой воды на киселе, что упомнить всех не было никакой возможности,иные шляхтичи сами пахали земельку, как миленькие, повесив на бок для отличияот мужиков вырезанную из жести сабельку, и все сословные различия заключалисьлишь в том, что мужиков можно было невозбранно пороть, а со шляхтой этого неполагалось… Но, в конце концов, Тышецкий был идеальной представительскойфигурой, которую не грех и выпускать в общество, пока такие, как Данил,ворочали грязную работу…