— Зачем? — только и нашёлся сказать Бестужев.

— Потому что я так хочу. Ты наконец назовешь меняпросто Илоной? И скажешь, что я — чудо?

— Ты чудо, Илона, — сказал Бестужев именно то, чтодумал. — Просто чудо. Но что, если…

— Глупости, — решительно оборвала она. — Утебя нет ни очаровательной молодой жены, в которую ты до сих пор влюблен, нистоль же обожаемой возлюбленной, с которой ты счастлив. У тебя усталые игрустные глаза совершенно одинокого человека. Как бы ты ни прикидывался весёлыми довольным жизнью…

Самое печальное было, что она оказалась кругом права —видела его насквозь, как это женщины умеют. Ну а бежать отсюда — жандармскийофицер в роли Иосифа Прекрасного, вот смех! — означало бы провалить всёдело. Да и совершенно не хотелось бежать.

Илона придвинулась, насколько позволяло платье, закинула емуруки на шею и нетерпеливо прильнула к его губам. Какой век стоял на дворе, ужебыло решительно непонятно. Быть может, и вправду семнадцатый.

…Он определённо задремал, уставший и вымотанный последнимисобытиями. Встрепенулся, открыл глаза, с некоторым трудом возвращаясь вреальность, осязаемую и, надо сказать, достаточно приятную. Илона, опершись налокоть, разглядывала его внимательно и серьёзно.

— У тебя было странное лицо, — сообщила она безулыбки. — Беспомощное и жестокое одновременно.

её великолепные волосы ниспадали роскошными волнами — и какже она была очаровательна в этот миг…

— Не надо на меня так смотреть, — сказала онатихо. — Я не желаю, чтобы в меня влюблялись… да и ты этого не хочешь. Такчто не нужно. Мне ужасно понравилось, что ты не стал нести романтический вздор,и уж тем более клясться в чём-то таком возвышенном… С чего бы вдруг? Конечно, якрасавица и умница, но вряд ли могу кому-то за столь короткое время внушитьвозвышенные чувства… Лучше мысленно меня назови каким-нибудь нехорошим словом…

— Не смогу, — сказал Бестужев чистуюправду. — Это жизнь. Се ля ви…

— Вот именно. А ещё это — наследие предков. — Онаотрешённо улыбнулась. — Моя прапрапра… в общем, очень далёкая прабабушкаво времена славного короля Матяша Корвина исключительно по своей инициативезавела любовную историю, о которой сплетничал весь двор. Как выразилась бы миссЛуиза с её американским просторечием, закрутила сногсшибательный роман.Пренебрегая всеми тогдашними традициями и моральными устоями…

— И что?

— Прадедушка её убил. Снёс голову мечом средь бела дня,в своём дворце в Буде. Ему, конечно, ничего за это не было — такие стояливремена, правда, король Матяш запретил ему появляться при дворе год… А менядаже убить некому, такая скука… Я ведь должна перед тобой извиниться.

— Это за что же? — искренне удивился Бестужев.

— Я тебя поначалу приняла за одного из этихмеждународных авантюристов. Когда ты только что появился. Здесь уже был одинтакой, представился черногорским князем, но, как очень быстро выяснилось,вульгарно подбирался к моим брильянтам… Хорошо, хорошо… — Она прикрыла емугубы ладонью. — Не нужно возмущённо доказывать, что у тебя и в мысляхничего подобного не было, я и так верю. Испытание рулеткой и вообще… Я оченьбыстро сообразила, что ошиблась. Может быть, и никакой ты не князь Партский…очень уж дурацкое имя, кстати, у меня немало знакомых среди русских дворян, ихимена звучат совершенно иначе…

«Скотина Вадецкий, — подумал Бестужев. — Следовалоуговориться предварительно…»

— И всё равно, — безмятежно продолжалаИлона. — Я в тебе не усматриваю ничего из того, что мелодраматическиименуется «злодейскими замыслами». А значит, какое мне дело до того, когда тыврешь, а когда говоришь правду… — Она убрала ладонь. — Хочешь что-тосказать?

— Илона, ты настоящее чудо, — искренне сказалБестужев.

— Я знаю, — безмятежно сказала Илона. — Я жеумница, это тоже наследственное… — Она прыснула. — Но самое смешное,что в наследство я получила ещё и излишнюю доверчивость, которая, пусть и оченьредко, даёт себя знать… Нет, я не о тебе. Тут другое. Прапрабабушки — да и иныепрапрадедушки — в своё время оказались столь наивны и доверчивы, что отдаликучу денег всевозможным алхимикам, обещавшим золото из глины, эликсирбессмертия и дающие неуязвимость от пуль и стрел талисманы. С астрологамисвязывались, за дурацкие гороскопы платили горстями золота… — Она фыркнулаи продолжала наигранно печальным тоном. — Вот и я однажды поступила влучших фамильных традициях… Ты и правда интересуешься разными техническимичудесами? Изобретениями?

— Правда, — сказал Бестужев, насторожившись.

— Да, очень искренне прозвучало… Тогда тебе будетинтересно. Вставай и пошли.

Она соскользнула с постели, накинула пеньюар, подпоясалась.Видя удивленный взгляд Бестужева, мотнула головой:

— Вон там, в шкафу, есть халат. Правда, будетинтересно…

Бестужев довольно проворно извлек из шкафа роскошный мужскойхалат с шелковыми лацканами, сунул босые ноги в мягкие турецкие туфли сзагнутыми носами. Противоречить он и не собирался. Во-первых, Илону явноохватил очередной приступ взбалмошности, во-вторых… А почему бы и нет? С неёстанется посреди ночи (собственно, уже вот-вот и утро наступит) поднять изпостели Штепанека, чтобы продемонстрировать гостю аппарат. Особа вроде неё скаким-то там изобретателем самого что ни на есть простого происхождения будетобращаться бесцеремонно…

Интересно только, зачем она извлекла из ящика изящногоночного столика немаленьких размеров ключ на длинной цепочке? Не может же онадержать бедного изобретателя взаперти, как её буйные и спесивые предки держали,по слухам, алхимиков?

Бестужев пошёл следом, не задавая вопросов. Стояласовершеннейшая тишина, гости, видимо, давно угомонились, а то и разъехались.Илона бесшумно, как привидение, скользила впереди в своих мягких туфлях, находу высвобождала ключ из спутавшейся комком цепочки.

Спускаться по лестнице она не стала, направилась в конецкоридора, остановилась перед дверью слева, вставила ключ в замок и легкоповернула. Зажгла электрический свет — государь Франц-Иосиф наверняка при видеярко сиявших ламп поклялся бы, что ноги его здесь не будет…

Не особенно и большая комната с единственным окном —очевидно, нечто вроде бывшего чулана, такой уж вид — была практически пуста,только посередине, на деревянной подставке высотой человеку до колен и размеромс обеденный стол в квартире средней руки чиновника возвышался аршина на тринекий предельно загадочный… аппарат? агрегат? сооружение? Бестужев так и несумел подобрать нужного слова. Это ни на что знакомое не походило. Несколько толи колес, то ли исполинских шестерёнок размером со штурвал корабля,расположенных то горизонтально, то вертикально, сверкающие металлические рычагинаподобие паровозного кривошипа, катушки тщательно намотанной медной проволоки,блестящие шары чуть поменьше бильярдных на стержнях разной высоты, шестернипоменьше, с тарелку и с чайное блюдечко, пучок электрических проводов, какие-тоциферблаты с одной-единственной стрелкой… Причудливое было сооружение иабсолютно непонятное. В одном Бестужев был уверен: — это никак не можетоказаться телеспектроскоп Штепанека, он же дальногляд. Достоверно, по косвеннымобмолвкам, известно, что он умещается в два чемодана, и у него есть нечто вродеобъектива, как у камеры-обскуры или фотоаппарата. По косноязычному описаниюВадецкого, не питавшего склонности к технике: «Два таких ящика, один собъективом, другой со стеклянной стенкой, на которой и появляется изображение…»Нет, это никак не дальногляд…