— Каково? — с оттенком гордости поинтересоваласьИлона, подошла к таинственному сооружению и провела пальцем по самой большойшестеренке, чей обод был украшен огранёнными стеклянными призмами размером скулак. — Производит впечатление?

— Пожалуй, — согласился Бестужев, успевший обойтивокруг эту махину, но не приблизившийся оттого к разгадке ни на шаг.

— Тебе не приходилось читать роман Уэльса «Машинавремени»? Когда-то он был в большой моде…

— Приходилось, — кивнул Бестужев. — Занятноечтение.

— Так вот, это и есть машина времени. Самаянатуральная.

— Ты шутишь?

— Нисколечко, — сказала Илона. — По крайнеймере, изобретатель клялся всеми святыми и техническим прогрессом, что создалмашину времени, почерпнув идею у мистера Уэльса…

— Так-так… — кивнул Бестужев. — И во сколькотебе это обошлось, если не секрет?

— Примерно в сорок пять тысяч крон, — покаяннопризналась Илона. — Ты знаешь, вполне вероятно, он был не обманщиком, непримитивным шарлатаном, а искренне верил, что это будет работать… Он и вправдузакончил весьма солидное учебное заведение в Берлине, я потом нанимала сыщика,он всё проверил… Действительно, дипломированный инженер-электротехник, издалдве книги по своей специальности, даже был профессором в Тюбингене…

«Это не Штепанек, разумеется, — подумалБестужев. — Штепанека к ней привез Вадецкий всего пару дней назад, он неуспел бы за это время смастерить этакое угробище…»

— И ты поверила? — спросил Бестужев со всейвозможной деликатностью.

— А как мне было не поверить? — сказалаИлона. — В конце концов, сейчас что ни день появляются самые поразительныеизобретения, каких лет десять назад и представить было невозможно. Кстати, мойдедушка до сих пор не верит в аэропланы, считает их ловким надувательством длявыкачивания денег у простаков — и переубедить его невозможно, а доказатьнаглядно пока нереально: авиаторы в наших местах ещё не появлялись, а ехатьсамому куда-то, чтобы убедиться… Он категорически отказывается и твердит, чтоаэропланы — сплошной обман. Одним словом, всё, что он говорил, выгляделочертовски убедительно. Он исписывал страницы формулами и цифрами, чертилдиковинные схемы… Учёные над ним смеялись — но, с другой стороны, иные светиланауки точно так же вышучивали те изобретения, что потом оказались крайнеполезными…

— Резонно, — сказал Бестужев.

— Прошлое… — сказала Илона с непередаваемойинтонацией, завороженно глядя куда-то вдаль. — У меня закружилась голова,и трезвый рассудок отказался служить. Когда я представила, что могу оказаться впрошлом и своими глазами увидеть… Да я бы осталась там навсегда! И не горевалабы об этом столетии нисколечко.

Она настороженно покосилась на Бестужева, явно ожидая, чтоон начнёт вышучивать. Бестужев промолчал, и она облегчённо вздохнула.

— И что ты сделала потом? — спросил он.

— А что я могла сделать? — печально сказалаИлона. — Судиться с ним, как с вульгарным аферистом, было бы величайшей пошлостью,недостойной Бачораи. А другие методы, — она мечтательно закатилаглаза, — в нашем веке считаются предосудительными… Нет, конечно, у менянаверняка хватило бы решимости проткнуть этого горе-изобретателя дедовскойсаблей, но в двадцатом веке к таким вещам уже относятся не так, как триста летназад, и я стала бы посмешищем для бульварных газет. А этого никак нельзя былодопустить, дело не во мне, а в славной фамилии Бачораи…

— Интересная махина, — сказал Бестужев, чтобы еёприободрить.

— Да уж конечно! — грустно улыбнуласьИлона. — Самое смешное, что она и работает… то есть не работает, конечноже, но в действие приводится…

Она подошла к чёрной эбонитовой доске на стене, уверенноопустила рубильник с деревянной ручкой. Что-то басовито, надрывно загудело,послышался скрежещущий визг (Бестужев хотел из предосторожности отодвинутьсяподальше, но Илона осталась на месте, и он не рискнул показаться трусом).Гудение усилилось, стало ровным, огромная шестерня колыхнулась и медленнопришла в движение, стала набирать обороты. Одна за другой большие и маленькиешестеренки, дёрнувшись, начали вращаться, размеренно, плавно, практическибесшумно ходили кривошипы, шары на стержнях двигались вверх-вниз, кускигранёного стекла понемногу слились в сплошные сверкающие круги. Кое-гдепроскакивали короткие фиолетовые искры. Понемногу всё пришло в некий ритм,махина работала неспешно и равномерно, как хороший часовой механизм, безособого шума и дисгармоничного лязга, всё вертелось, выдвигалось, опускалось,стрелки на циферблатах, пометавшись поначалу, замерли на определенных делениях.

— Действует, как видишь, — сказала Илона, печальнокривя губы в детской почти обиде. — Вот только толку от неё нет никакого,не собирается она ничего и никого во времени перемещать…

— Всё равно занятная вещь, — сказалБестужев. — Я бы у себя в особняке такую поставил, курьёза ради.

— Нет уж, я её никому не отдам и не продам, —сказала Илона. — Пусть стоит под замком, как памятник моему глупомулегковерию. Ключ только у меня, получается, как в сказке о Синей Бороде —запертая комната, хранящая страшную тайну властелина замка.

— Жаль, что мне не удастся увезти из Вены какой-нибудьтехнический курьез, — сказал Бестужев, видя великолепную возможностьповернуть разговор в нужном направлении. — В Петербурге и в Берлине мнеповезло. Забавные аппараты попались, совершенно бесполезные, но веселящиегостей…

Илона подняла рубильник. Понемногу останавливалисьшестеренки, перестали перемещаться вверх-вниз шары, незадачливое детищеневедомого изобретателя-шарлатана вновь выглядело мёртвым нагромождениемжелеза.

— Ну, делу легко помочь, — сказала Илона самымобыденным тоном. — Вадецкий как раз привез ко мне одного забавногоизобретателя, он придумал что-то вроде кинематографа, только это не совсем кинематограф…В одной комнате устанавливается объектив, а в другую по проводам передаётсяизображение того, что там происходит: цветное, чёткое… Занятная игрушка, но онамне быстро надоела, скучно стало…

— И куда ты её дела? — спросил Бестужев, затаивдыхание.

— Я этот аппарат вместе с изобретателем уступила Рудифон Гессеру, — сказала Илона так же обыденно. — Он был у меня, оченьзаинтересовался, вот я и отдала без всякой жалости, мне самой аппарат надоел…

Насколько мог небрежно Бестужев произнёс:

— Любопытно было бы посмотреть. Я очень интересуюськинематографом, у меня есть несколько аппаратов…

— Это не совсем кинематограф. Ты видишь в стеклянномящике всё, что происходит в соседней комнате… в общем, там, где установленобъектив…

— всё равно это, должно быть, интересно…

— Да, поначалу. Но прискучит быстро. Если хочешь, ятелефонирую Руди, поедешь к нему в гости и сам посмотришь. Я скажу, что ты мойдруг, это ведь будет чистая правда…