говорил Ахмеду, голос у которого звучал, как показалось Бену, слишком отчетливо для человека, которого только что разбудили.

А потом Бен оторвал лицо от чего-то липкого и вонючего, и от этого запаха его тело скрючилось вновь, а в голове появилось такое ощущение, будто там была еще одна голова и ту, внутреннюю голову, неумолимо распирало. Бен опустил взгляд на подушку, увидел там одно из толстых коричневых полотенец Ахмеда и положил голову на него.

А потом, словно огромная сияющая колонна, на него обрушился свет из окна, и Бен проснулся уже бесповоротно. На часах было 06:40. Ту сторону его лица, что до утра мариновалась в рвотной массе, едко щипало. Бена скрутил еще один приступ тошноты, но наружу ничего уже не вышло, и все же его тело сжималось раз за разом, и, когда он наконец смог расслабиться, его вырвало еще раз, и уже тогда он смог какое-то время полежать неподвижно. Он цеплялся за любую шаткую перекладину своего состояния, какую ему удавалось сейчас нащупать, потому что то, что разверзлось под ним, казалось, способно было его поглотить и уничтожить.

* * *

Спустя какое-то время Бену почудилось, будто он участвует в каком-то религиозном действе. Будто он пребывает в неподвижности, дабы успокоить некоего зверя, от которого зависят его теперешние муки. Жаль, этот зверь не читал главу «Принятие решений».

Интересно, в «желобе» намеренно с ним такое сотворили, чтобы отомстить за все то, что проделывал с ними Тедди? И неужели Бен уже утратил то немногое преимущество, что приобрел, поднявшись к ним комнату?

Он то впадал в изнуренное беспамятство, то опять выходил из него. То Бен снова лгал Фелпсу, то переживал, что не имел никаких финансовых оснований здесь находиться. И наконец, окончательно проснувшись, заметил, что коричневые полотенца пропали, а под ним лежат уже свежие, черного цвета. Дверь открылась, и он увидел Ахмеда, который, пятясь, входил в комнату, неся что-то в руках. Бен хотел было отвернуться к стене, но даже не смог заставить себя пошевелиться. Когда Ахмед развернулся к нему лицом, Бен увидел у него поднос из столовой с двумя высокими, из крепкого пластика стаканами, парой тарелок и чайной чашкой. Выносить из столовой чашки, стаканы, тарелки, подносы и столовые приборы было категорически запрещено.

Ахмед сперва поставил поднос Бену на стол, потом выдвинул стул, взял поднос в руки и, поднявшись на стул, водрузил принесенную провизию перед Беном на матрас. Запах холодного томатного минестроне ассоциировался в мозгу Бена с консистенцией переваренной пасты, и он ощутил новый приступ рвоты, сумев, однако, его подавить.

— Я не могу ничего есть, Ахмед, — произнес он. От попытки говорить засаднило в горле, и Бен даже сам удивился, каким низким получился у него голос.

— Не можешь же ты целый день обходиться без еды.

— Все равно не могу есть.

— Попей хоть. В стаканах вода.

Бен опасался, что, стоит ему шевельнуться, матрас сдвинется с места и поднос с содержимым с него соскользнет, но он все же осторожно оперся на локоть и потянулся за стаканом с водой. Он взглянул на Ахмеда, лицо у которого было мрачным и сосредоточенным. Оттого что Ахмед принес ему из столовой еду, Бену хотелось расплакаться. Он ужасно раскаивался сейчас во всем, что говорил вчера в «желобе». Поднеся к губам стакан с водой, Бен для начала только смочил губы.

Он обязательно перестирает все полотенца. Он выяснит, какой марки они были, и непременно купит Ахмеду новые… Нет, новые ему не по карману. Но он обязательно извинится перед Ахмедом.

В воде он ощутил легкий привкус хлорки, и от этого его едва не вывернуло снова, но Бен понимал, что единственный для него способ почувствовать себя лучше — это выпить воды, а потому он заставил себя сделать глоток и ощутил, как влага проходит по саднящему горлу. Сделал еще глоток. Тут он заметил на подносе пакетики с солеными крекерами (он бы, конечно, предпочел со вкусом устриц) и надорвал один зубами. Едва он надкусил одну печенину, как рот сразу наполнился слюной — точно так же, как перед приступом рвоты. Тело у него содрогнулось, но Бену удалось сдержать позыв.

— Я не могу есть, Ахмед, пока ты на меня смотришь, — хрипло произнес он.

Ахмед спустился со стула и сел за свой стол. Включил у себя небольшой светильник и принялся вписывать ответы в сборник задач по математике.

— Спасибо тебе, — сказал Бен.

Оглянувшись на него, Ахмед коротко улыбнулся и вновь вернулся к урокам. Бен молча посмотрел на его спину, потом откусил еще крекера, и вкус соли показался ему поистине восхитительным. Покончив с одним, он выудил из пакета следующий.

* * *

Когда солнце уже начало садиться, Бен наконец почувствовал себя достаточно окрепшим, чтобы спуститься с постели и сходить в душ. Он так и не сделал никаких уроков на понедельник. От горячей воды поначалу заныло в голове, а потом боль как будто унялась, и по телу разлилось чувство облегчения — никак, впрочем, не коснувшееся осознания безденежья. Обратно в свою комнату Бен возвращался, очень надеясь ни на кого не наткнуться по пути.

— Хочу отнести все это обратно в столовую, — сказал он Ахмеду, уже одевшись. — Может, тебе чего-нибудь принести?

— Нет, спасибо.

— А из кафетерия чего-нибудь?

— У меня есть все, что нужно.

— Ладно, тогда до скорого. — Бен немного помолчал. — Слушай, а где ты был прошлым вечером?

— А! Я взял разрешение об отъезде и смотался поужинать в Бостон.

— Ого!

— Это не так уж далеко.

— Ну да. Ладно, скоро увидимся.

— Пока.

Бен вышел в прозрачные вечерние сумерки, когда высокие облака еще вовсю подсвечивались закатным солнцем. Вдоль дорожек зажглись фонари, и сразу деревья и здания вокруг словно отступили во мрак. Бен чувствовал себя изнуренным физически и в то же время испытывал облегчение и внутренний подъем.

* * *

В ту же субботу по возвращении из города двое учащихся из корпуса Вудрафа были пойманы на вечерней проверке в пьяном виде. Джейсон Баумэн, появившись в дверях, смог лишь выдавить: «Я тут» — и тут же убрался по лестнице к себе. Когда старший воспитатель корпуса мистер Роулинз зашел отметить его в журнале, он обнаружил, что Джейсон лежит поперек постели в полной отключке с зажженным светом.

Затем Роулинз пошел в комнату к лучшему другу Джейсона Бретту Теймору, который, говорили, лежал на диване, слушая «Синее небо» группы The Allman Brothers с такой громкостью, что младший преподаватель Аткинс, живший в другом конце коридора, готов был прийти выключить магнитофон.

Роулинз поднял стоявшую возле дивана красную