— Как бы то ни было, — вмешалась Кэтрин Моорлэнд, — твое сегодняшнее поведение, Мария, показалось мне безупречным. Ты представилась мне совершенным идеалом, на который, по моему разумению, несомненно, следует равняться. Так что, хочу тебе сказать: отныне все мои устремления будут сведены к тому, чтобы когда-нибудь достичь того же состояния духа, какого достигла ты!

— Что ж, — простодушно ответила Мария, — да поможет тебе Господь осуществить твое желание! Я с превеликой радостью помолюсь и за тебя, милая Кэтрин!

* * *

…Порою случается так, что человеку в единое мгновение дано обрести ту светлую цель, к какой он безотчетно стремился всю свою сознательную жизнь. Быть может, именно в ее внезапном постижении и заключено то неуловимое душевное состояние, которое люди привыкли именовать истинным счастьем, а возможно, здесь сокрыта всего лишь внешняя иллюзия этого последнего состояния (если только оно существует вообще). Однако в тот самый миг, когда с человеком происходит нечто подобное, даже наипрозрачнейшая иллюзия мнится действительной реальностью.

Думается, лишь немногим избранникам Судьбы выпадает на долю редчайший шанс почувствовать и осознать свое истинное предназначение в этом бренном мире, обрести совершеннейшую гармонию с самим собой и со своим суетным окружением.

Те же отдельные счастливчики, кому волею Провидения предназначено испытать на себе колдовские чары дивного, упоительного восторга, узреть истинную божественную благодать, вполне заслужили право похвастаться тем, что прожили свой век не зря, какой бы короткий срок не был им отведен.

Что до Марии Бронте, то, надо полагать, она составляла то уникальное исключение, к коему последнее утверждение может быть отнесено вдвойне. Ведь эта кроткая девочка, сумевшая постичь толику прекрасной божественной сущности, успела также каким-то непостижимым образом передать часть своей дивной внутренней силы всем младшим сестрам. Причем одна из них — Элизабет — практически тотчас по завершении разговора с Марией внезапно ощутила свое чудодейственное внутреннее преображение и горячо возблагодарила Господа за столь великую щедрость, ниспосланную ей свыше.

Однако пока духовные помыслы Марии и Элизабет Бронте пребывали в блаженном отрешении от всего внешнего мира, жестокая болезнь, поразившая этих двух девочек столь внезапно, стремительно усиливалась; их физическое состояние ухудшалось с каждым часом. Особенно скверно пришлось бедняжке Марии, которая просто чахла на глазах. Ее резко прогрессирующая болезнь вынудила начальство Коуэн-Бриджа вызвать из Гаворта преподобного Патрика Бронте. Мистер Бронте очень быстро прибыл и, найдя свою старшую дочь в лихорадочном бреду, незамедлительно увез ее домой. Вскоре после их возвращения достопочтенный гавортский пастор прислал в Коуэн-Бридж служанку и за Элизабет. А еще через некоторое время их младшие сестры Шарлотта и Эмили также покинули пансион, изгнанные коуэн-бриджской администрацией в целях своевременной предосторожности, дабы избежать излишних хлопот и грозящего риска разоблачения их методов воспитания общественностью. А также — обвинения школьного начальства в неслыханной беспечности и жестокости в отношении к детям.

Итак, первый летний день 1825 года ознаменовался для Шарлотты и Эмили Бронте поистине незабываемым событием — долгожданным возвращением от опостылевшей рутины и крепких, устрашающих тисков невыносимого гнета Коуэн-Бриджа в приветливые, неодолимо манящие объятия милого их сердцам мрачного, сурового Гаворта.

Встреча с родными оказалась столь теплой и сердечной, что превзошла даже самые смелые ожидания Шарлотты и Эмили. Привыкшие к холодному, равнодушному обращению наставниц Коуэн-Бриджа, они, пожалуй, были ошеломлены той неожиданной благожелательностью и вниманием, какие им довелось встретить в приветливых стенах гавортского пастората.

Однако в самих манерах поведения всех родственников Шарлотты и Эмили, бесспорно, чувствовалось нечто странное, нечто, что, вопреки первоначальной буйной радости прибывших домой после долговременной отлучки сестер, почти тотчас заставило их серьезно насторожиться. В самом деле, отчего отец вдруг столь крепко и горячо сжал каждую из них в объятиях, чего раньше никогда не делал? И с чего это тетушке, всегда приветливой, но сдержанной в каком бы то ни было изъявлении чувств, вздумалось осыпать своих племянниц поцелуями? И их порядком подросший братец Патрик Брэнуэлл не отпускает по всякому поводу своих обычных остроумных и задиристых шуточек, а смирно стоит возле своей младшей сестры Энн, и оба они почему-то, едва насладившись радостью долгожданной встречи, печально понурили головы. Словом, настроение обитателей пасторского дома отнюдь не располагало прибывших дочерей его достопочтенного хозяина к тому, чтобы беспрепятственно упиваться вновь обретенной сердечной теплотой семейного круга.

Все эти слишком уж очевидные странности, как и следовало ожидать, имели достаточно вескую причину, открывшуюся Шарлотте и Эмили вскоре по их приезде. Не так давно — а именно 6 мая — семью постигла большая трагедия: скончалась старшая дочь преподобного Патрика Бронте Мария. Кроме того, под серьезной угрозой оставалось также и состояние здоровья второй его дочери: со дня смерти Марии Элизабет, пораженная той же болезнью, стала заметно сдавать. Надежды на возможное выздоровление девочки практически сводились к нулю.

Страшное несчастье, волею Судьбы постигшее семейство Бронте, явилось для вновь прибывших Шарлотты и Эмили истинным потрясением, стремительно заглушившим вспыхнувшую было в их чутких сердцах горячую радость встречи с родными, которые и сами полностью разделяли эти чувства. При создавшемся положении дел кончина Марии, конечно же, не была неожиданностью для ее близких. Однако это последнее обстоятельство ничуть не смягчило им горечь утраты, ничуть не умалило их глубокой печали.

Что до второй дочери пастора Элизабет, то обо всей серьезности ее положения были осведомлены лишь двое — сам преподобный Патрик Бронте и его свояченица мисс Брэнуэлл. Младшие же члены семейства оставались в неведении до самой кончины девочки, хотя, конечно, некий подспудный страх за жизнь сестры владел всеми детьми пастора уже достаточно давно. После смерти Марии Элизабет полностью завладела вниманием своих родных. Грядущее горе стремительно оттеснило прочь все иные помыслы и печали. Подспудное беспокойство за состояние девочки со стороны остальных членов семейства усугублялось еще и тем, что с некоторых пор ее пришлось изолировать от остальных детей мистера Бронте — так же, как это было сделано в свое время с ее старшей сестрой, — во избежание заражения. Очевидная схожесть ситуации обеих сестер все вернее и неотступнее нагнетала атмосферу устрашающей безысходности.

Лишь изредка детям разрешалось навещать их больную сестру, и те недолгие минуты, что выдавались время от времени на их отрадные теплые встречи, приносили некоторое облегчение им всем и даже внушали порою светлую надежду на благополучный исход. Лицо Элизабет, правда, изрядно побледневшее и осунувшееся, особенно за последние дни, всегда казалось ее родным необыкновенно спокойным и умиротворенным, будто бы сама девочка не замечала своего недуга, словно его и не было вовсе.