Роковая тайна сестер Бронте - Екатерина Митрофанова

Что было? — Адский блеск?

Или огонь небесный?

Быть может вестник — смерть,

Но весть была чудесной.[1]

1861.

Последний день затеянного мною невообразимого безрассудства промелькнул пред моим понурым взором практически незаметно и, едва коснувшись легкими призрачными крыльями отдаленной кромки моего помутненного сознания, мгновенно потонул в бесконечной череде прочих, столь же незначительных событий моего прошлого. В привычном бешеном скоростном порыве надвигались густые сумерки. Непроглядная тьма стремительно стелилась по окрестному бездорожью суровой английской провинции.

Впрочем, тогда я не могла поручиться наверняка за то, что все еще пребывала под благодатной сенью родного небесного свода Англии; лишь по отдельным природным признакам я достаточно смутно предполагала свое местонахождение. Однако, говоря по совести, меня мало волновало даже это. Я упорно продолжала брести по слякотному бездорожью в неведомую даль. Мой унылый взгляд равнодушно скользил из стороны в сторону, не находя ни малейшей отрады в неопределенном созерцании безбрежных сельских просторов, сокрытых непроницаемым мраком резко сгустившихся сумерек.

Вероятно, я провела в пути уже несколько дней — сколько именно, я даже не имела понятия, потому что окончательно потеряла счет времени. Теперь, когда я стараюсь восстановить в своей памяти ощущения, владевшие моим изможденным сознанием в те страшные дни, меня охватывает неистовый ужас. Я была совершенно подавлена, и это отчаянное состояние стремительно заглушало все мои насущные похоти. Пожалуй, это может показаться странным, но я почти не чувствовала голода и жажды, хотя за все время моего пути едва ли хоть крошка еды попала ко мне в рот.

Что до воды, так ее было предостаточно: стояли ненастные дни, и непрерывные потоки сильнейшего ливня, изредка сменявшиеся мелко моросящими каплями дождя, беспощадно хлестали меня со всех сторон, не давая возможности моим волосам и одежде толком просохнуть, а суровые порывы северного ветра пробирали до костей. Я остро ощущала, что силы мои тают с каждым мгновением. Когда мне делалось совсем невмоготу, я в изнеможении валилась в грязь, судорожно припадая промерзшими, потрескавшимися губами к небольшим канавкам, там и сям разбросанным по поверхности земли. Эти узкие неглубокие отверстия, видимо, предназначались для стока воды и, таким образом, в моем распоряжении оказывались превосходнейшие условия для того, чтобы вволю утолить жажду.

Пролежать на пустынной, промерзшей, размытой ливнями дороге я могла так долго, как только пожелаю. Торопиться мне было некуда, поскольку брела я бесцельно. Вернее, одна-единственная цель все же маячила в самых недрах моего воспаленного мозга; неотступными огненными буквами светилась она пред моим мысленным взором — казалось, я и в самом деле осязала начертанное повсюду слово — умереть. Только в смерти чаяла я обрести надежное пристанище, что позволит мне укрыться от злополучных напастей жестокой Судьбы и познать наконец желанное успокоение. Всеми своими помыслами я жаждала ее приближения. Скажу больше: я сознательно стремилась к тому, чтобы моя неизбежная участь настигла меня как можно быстрее. Поэтому всякий раз, как я чувствовала, что уже достаточно отдышалась и что силы постепенно возвращаются ко мне, я упорно поднималась и продолжала свой бесконечный одинокий путь навстречу вожделенному спасению.

Когда повсюду сгущались сумерки и ночь по праву вступала в свои полномочия, я брела в тусклом свете луны, почти на ощупь, постоянно завязая в дорожной распутице и то и дело утыкаясь в пологие склоны холмов, насыщавших эту дикую пустынную местность бесконечной грядой.

Сознание мое было взбудоражено — вполне возможно, я временами находилась в бреду, и тем не менее я отчетливо помню те страшные помыслы, какие с неистовой силой одолевали меня последнее время — все дни, когда я была в пути. Беспредельная пустота гнездилась в моей повергнутой в глубочайшее отчаяние обездоленной душе. Пустота и отчужденность от всего мира, безраздельно владевшие мною, наложили несмываемую печать на черты моего лица, в чем мне не раз доводилось убедиться, когда я, бывало, невзначай замечала свое совершенно отстраненное от всего земного, едва ли не призрачное отражение в дождевой воде, в изобилии переполнявшей сточные канавы. Будто бы из потустороннего мира глядело на меня вконец изможденное лицо с ввалившимися, бескровными, как сама Смерть, щеками и спутанными мокрыми волосами, некогда аккуратно заплетенными и убранными в модную прическу, теперь же — беспорядочно рассыпанными по плечам и спине, поблекшими и почерневшими от дорожной грязи. Откуда-то из неизъяснимого далекого пространства тянулся ко мне мягкий, почти эфемерный отблеск потускневших глаз, еще не так давно хранивших радостный свет жизни. Теперь они уподобились неземным светилам, похожим на ясные ночные звезды, холодно и отстраненно взирающие на этот мир из неизмеримой глубины недосягаемых небесных высей. В этих глазах не было слез — лишь безграничная печать, иссушившая природные источники соленых потоков, казавшихся неизбывными.

На самом деле в повседневной жизни меня никак нельзя было назвать нервозной, взбалмошной особой, склонной закатывать истерики по любому поводу, а то и вовсе за отсутствием оного. Не была я также предрасположена к внезапным нервным срывам и уж тем более отнюдь не страдала необратимыми расстройствами психики, способными выбить из привычного размеренного ритма жизни и резко толкнуть в омут невероятных безрассудств.

Собственно говоря, до недавнего времени у меня не было особых причин для переживаний и печали. Впрочем, временами я чувствовала, что мои глаза мгновенно застилаются влажной пеленой — однако подобное случаюсь крайне редко. В этих мимолетных эмоциональных всплесках не было ничего общего с подавленностью, угнетенностью духа. Скорее всего, они являлись результатом тихого, безмятежнейшего счастья, озарившего сияющими теплыми лучами цветущую весну моей жизни, ознаменованную бурным, полнокровным течением. Но, быть может, уже тогда в недрах моего сознания теснились скрытые предчувствия неких неведомых зловещих сил, словно бы притаившихся за моей спиной, только и ожидавших наиболее подходящего момента, чтобы нанести свой неизбежный сокрушительный удар, в единый миг рассеявший все призрачные иллюзии, погасивший последние дивные искры наивозможнейших земных упований. Когда же суждено было свершиться сей злополучной напасти, я была поистине безутешна. Не скрывая своего великого горя, не тая его внешних проявлений от равнодушных людских взоров, я плакала громко, навзрыд. Горячие слезы струились из моих страдальческих глаз бесконечным водопадом.

Вода… Она была мне ненавистна. Особенно — морская. Помнится, я долго стояла на коленях на пустынном берегу Северного моря… При одном упоминании этой страшной географической точки меня душит стремительный порыв отчаяния, смешанного с безграничным негодованием… Так вот, я стояла на коленях на самом краю безлюдного берега, уткнувшись пылающим лицом в холодный мокрый песок и, судорожно заломив за голову онемевшие руки, во весь голос, до хрипоты, проклинала эту безрассудную бурную стихию, беспощадную суровость неистово вскипающих волн, чьи пенистые валы мощнейшими стоками ниспадают к подножию диких холмов и скалистых ущелий.