Любовь и тьма - Исабель Альенде

Это история о женщине и мужчине: они глубоко любили друг друга. И эта любовь помогла им избежать пошлости повседневной жизни. Эту историю я бережно сохраняла в памяти от разрушающего действия времени и только теперь, в безмолвии ночей Северной Америки, могу наконец ее рассказать. Я делаю это ради них и ради тех, кто поведал мне о своей жизни, говоря: возьми и напиши, чтобы все это не развеял ветер.

Только любовь с ее мудростью делает нас такими неумудренными…

Виолета Парра[1]

Тепло первого солнечного дня превратило в пар накопленную в земле за зимние месяцы влагу и согрело хрупкие кости стариков, теперь они могли прогуливаться по специальным ортопедическим тропинкам сада. Лишь меланхолик по-прежнему оставался в постели: бесполезно было выводить его на свежий воздух, ибо глаза его видели только собственные ночные кошмары, а уши были глухи к птичьему щебету. Актриса Хосефина Бианки в длинном шелковом платье — она, видимо, играла в нем в пьесах Чехова,[2]— с раскрытым зонтиком для защиты похожей на потрескавшийся фарфор кожи медленно шла меж клумб, которые вскоре покроются цветами и шмелями.

— Бедные мальчики, — улыбнулась восьмидесятилетняя женщина, уловив слабое подрагивание незабудок, что позволило ей догадаться, будто тут присутствуют ее обожатели — те, кто безымянно любят ее и прячутся среди зелени растений, чтобы следить за каждым ее шагом.

Опираясь на алюминиевую ограду, чтобы помочь своим ватным ногам, Полковнику удалось передвинуться на несколько сантиметров.

Его грудь украшали изготовленные Ирэне картонные и жестяные медали: именно так он собирался отметить приход новой весны и отсалютовать национальному флагу — это следует делать каждое утро. Когда же состояние его легких позволяло, он зычным голосом отдавал распоряжения войскам, а напуганным прадедушкам и прабабушкам приказывал удалиться с Марсова поля, иначе бравые пехотинцы могут растоптать их своими блестящими сапогами при прохождении парадным шагом. Как невидимый ястреб, над телефонным проводом реяло знамя, а его солдаты вытянулись перед ним неподвижным строем и смотрели прямо перед собой; били барабаны, мужественные голоса выводили мелодию священного гимна — но слышал ее лишь он один. Его оторвала от дела одетая в полевую форму санитарка, немногословная и незаметная, какими бывают обычно подобного рода женщины; в руках у нее была салфетка — она вытерла вытекшую из его рта слюну, уже пропитавшую рубашку. Полковник хотел было представить ее к награде или повысить в звании, но сиделка предупредила его, что если он наделает в штаны, то получит по заднице: ей уже до чертиков надоело вычищать сухие какашки, — потом развернулась и ушла, оставив его в дураках наедине со своими намерениями. Интересно, о ком говорила эта дура? — задался вопросом Полковник и тут же заключил: вне всякого сомнения, речь шла о самой богатой вдове королевства В лагере только она ходила под себя: огнестрельное ранение уничтожило ее пищеварительную систему и навсегда приковало ее к инвалидной коляске, но это ни у кого не вызывало жалости. При всяком удобном случае у нее крали заколки и пояса: мир кишмя кишит жуликами и мошенниками!

— Воры! У меня украли тапочки! — закричала вдова.

— Помолчите, бабуля, а то соседи могут услышать, — велела сестра, выкатывая коляску на солнце.

Больная, однако, по-прежнему выкрикивала обвинения, пока совсем не выдохлась и не умолкла, чтобы не испустить дух. Но у нее хватило сил указать подагрическим пальцем на престарелого сатира, незаметно расстегнувшего ширинку, чтобы показать дамам свой жалкий пенис. Никто не обратил на это никакого внимания, за исключением одной тщедушной, одетой в траур дамы: она с определенной нежностью смотрела на этот сухой фиговый стебель. Дело в том, что она была влюблена в его владельца и оставляла дверь своей комнаты незапертой на ночь, чтобы толкнуть его на решительный шаг.

— Потаскуха! — прошамкала богатая вдова, но не смогла сдержать улыбки: неожиданно всплыли в памяти далекие времена, когда ее муж был еще жив и платил золотой монетой за право быть принятым ее широкими бедрами, а это случалось довольно часто. Ее сумка вскоре наполнилась и стала такой тяжелой, что ни одному моряку не удавалось вскинуть ее на плечо.

— Где мои золотые монеты?

— О чем вы, бабуля? — рассеянно спросила сиделка из-за спинки инвалидной коляски.

— Ты у меня их сперла? Я позвоню в полицию!

— Да уймись ты, старая! — равнодушно ответила та.

Полупаралитика она усадила на скамью, покрыв его ноги пледом: несмотря на то что недуг поразил половину его лица, а сунутая в карман рука не действовала, — в другой он держал пустую трубку, — вид его был исполнен спокойствия и достоинства и к тому же был не лишен британской элегантности — на нем красовался короткий пиджак с кожаными заплатами на локтях. Он ждал почту и именно поэтому потребовал усадить его напротив двери — так, чтобы видеть, как войдет Ирэне, и с первого взгляда угадать, есть ли ему письмо. Рядом с ним грелся на солнце печальный старик, но они не разговаривали: они были врагами, хотя оба уже забыли, из-за чего возникла их вражда.

Порой, забывшись, они обращались друг к другу, но ответа не получали — скорее из-за глухоты, чем из неприязни.

С балкона третьего этажа, где еще не зацвели анютины глазки, выглянула Беатрис Алькантара де Бельтран. На ней были замшевые брюки горохового цвета и в тон им — французская блузка После комплекса восточных упражнений, проделанных, чтобы снять напряжение и забыть ночные сновидения, благодаря утреннему макияжу — зеленые тени для глаз под цвет малахитового кольца — она выглядела свежо и спокойно. Она держала стакан с фруктовым соком — для улучшения пищеварения и цвета лица Глубоко втягивая в себя воздух, она сразу же почувствовала какое-то новое тепло. Она сосчитала в уме, сколько дней остается до отпуска: зима выдалась затяжная, и загар у нее совсем сошел. Строгим взглядом окинула она лежащий внизу сад, украшенный свежими весенними побегами, не удостоив своим вниманием ни упавшие на каменные стены солнечные лучи, ни запах, идущий от влажной земли. Вечнозеленый плющ устоял перед последними холодами, на черепице еще поблескивала утренняя роса, а украшенный лепниной павильон для гостей с деревянными створками дверей казался блеклым и грустным. Глазами она пересчитала престарелых обитателей, обращая внимание на мелкие детали, дабы убедиться, что все ее распоряжения выполнены. Все были на месте, за исключением одного несчастного старика, страдающего депрессией: едва живой от горя, он остался в постели. Затем она остановила свой пристальный взгляд на сиделках, отметив про себя: передники чистые и глаженые, волосы гладко причесаны, резиновые тапочки надеты. Довольная, она улыбнулась: все шло хорошо, сезон дождей и связанная с ним опасность эпидемий миновала Немного везения, и, видимо, рента продлится еще несколько месяцев, поскольку даже тот прикованный к постели больной переживет лето.