…Элизабет Бронте скончалась 15 июня 1825 года — через пару недель по возвращении ее сестер Шарлотты и Эмили из живописных глубин Ланкашира. Ее похоронили в фамильной усыпальнице при церкви святого Михаила — той, где служил преподобный Патрик Бронте, и под могучим сводом которой уже мирно покоились две благословенные Марии — мать и дочь. Кончина Элизабет явилась для славного семейства Бронте не менее ощутимым ударом, нежели была, в свой черед, потеря каждой из этих двоих.

* * *

Лето 1830 года, ворвавшись в мирный поток жизни скромного пасторского семейства стремительно и незаметно, принесло с собой унылую череду новых тревог и забот, источником которых явилась внезапная свирепая болезнь преподобного Патрика Бронте. Обстоятельство это казалось тем печальнее, что явилось для обитателей пастората фактически совершенной неожиданностью. Поскольку природа обошлась с мистером Бронте весьма щедро, наделив его достаточно крепким организмом, а безупречно строгий образ жизни верно обеспечивал пастору телесное здоровье, этот джентльмен по праву мог похвалиться своей отменной устойчивостью в противостоянии недугам.

До сих пор ничто не представляло реальной угрозы его здоровью, за исключением, пожалуй, лишь досадных проблем с пищеварением да злополучной болезни глаз, которая, к глубочайшему прискорбию хозяина, обнаруживала себя все ярче и опаснее, вопреки тщетным попыткам ее излечения. Небольшие же недомогания случались с ним крайне редко и протекали преимущественно в безобидной, стушеванной форме, а то и вовсе незаметно. И вот теперь коварная простуда, осложненная букетом тяжких воспалений, в одночасье свалила могучего, непокорного болезням титана.

…В ту ночь (с 21 на 22 июня) обязательная и хлопотливая Табби — новая служанка, нанятая преподобным Патриком Бронте, — неотступно дежурила возле ложа больного хозяина. То была весьма необычная, странная ночь. И было трудно сказать, в чем, собственно, эта странность проявлялась: в на редкость беспокойном ли сне мистера Бронте, или же в самой окружающей атмосфере, как с тревогою ощутила Табби, несущей в себе нечто непостижимо-зловещее. Скорее всего, совокупность и того и другого искусно нагнетала весь ужас смятения.

Наутро в покои достопочтенного Патрика Бронте явилась мисс Брэнуэлл, готовая сменить на посту изрядно утомленную служанку. При этом Элизабет Брэнуэлл была вынуждена пойти против собственной природы, превозмогая панический страх перед простудой, и даже игнорируя существенный риск получить заразу от зятя.

Табби с видимой неохотой покинула хозяина и отправилась на кухню, где ее ожидали повседневные обязанности, а Элизабет Брэнуэлл осталась у одра болезни достопочтенного Патрика Бронте.

Мистер Бронте то и дело стонал и корчился во сне, подтверждая порой эти своеобразные признаки жизни нечленораздельным бормотанием, но вдруг как-то резко смолк, оборвав очередную невнятную реплику на полуслове. При этом он бессознательно закатил глаза и широко открыл рот, судорожно глотая воздух. Не на шутку встревоженная мисс Брэнуэлл тотчас схватилась за его пульс — сердцебиение оказалось очень слабым — совершенно произвольного ритма удары едва прощупывались, промежутки между ними увеличились с наиопаснейшей стремительностью, и столь же стремительно и неотступно истаивало дыхание пастора. Тщетны были отчаянные попытки мисс Брэнуэлл растормошить достопочтенного родственника, привести его в чувства.

Кровь отлила от висков мистера Бронте, и его лицо стало мертвенно бледным, суровый взгляд его застыл в неподвижном положении, дыхание внезапно прервалось, и в то же мгновение Элизабет Брэнуэлл почудилось, что сердце зятя остановилось. «О, Боже! — с невыразимой тревогой подумала она. — Неужели это конец? Силы небесные! Возможно ли выдержать такое?» Исполненный отчаяния, рассеянный взгляд мисс Брэнуэлл невольно упал на массивные старинные часы, отделанные незатейливой узорной резьбою, висящие над изголовьем кровати достопочтенного Патрика Бронте, — неутомимые изящные стрелки показывали около половины девятого.

…Было около половины девятого утра. Табби, порядком изнуренная выпавшим на ее долю ночным бдением, как раз вернулась на кухню и принялась за приготовление хрустящих чайных лепешек — излюбленного лакомства ее юных хозяек. Здесь же находилась и Шарлотта, одетая в простенькое холщовое платье. Девочка усердно старалась помочь служанке в ее неприхотливом деле, догадываясь, сколь нелегко пришлось ей минувшей ночью.

Вдруг неожиданно раздался странный размеренный и, в то же время, настойчивый стук в наружную дверь. Табби, не мешкая, отправилась отворять непрошенному гостю.

На пороге показался угрюмый, мрачный незнакомец, имевший вид почтенного старца. Во внешности пришедшего было нечто такое, что с первого же взгляда неприятно поражало и, более того, наводило неизмеримый страх: быть может, чрезмерная до неестественности суровость, лежащая на всем его облике и сковывающая холодной маской надменной неприступности его неприятные, словно высеченные из грубого неотесанного камня черты.

Это впечатление идеально дополняло облачение незнакомца, в котором, собственно, не было ничего странного, однако в сочетании с его весьма незаурядной наружностью оно выглядело как-то слишком дико, и эта неописуемая дикость ошеломила бы, вероятно, даже самого убежденного скептика и напугала бы самого невозмутимого стоика. Особенно эффектно смотрелась на старце длинная черная мантия, свободно развевающаяся на порывистом ветру и отливающая зловещим блеском в ослепительном отсвете серебристых молний, то и дело полыхавших за его спиной в проеме отворенной двери.

— Здесь ли живет пастор? — прямо с крыльца осведомился пришедший, окинув суровым взглядом присутствующих.

— Да, — ответила Табби, стараясь сохранить самообладание.

— Я желаю видеть его.

— Он очень болен и лежит в постели.

— У меня есть к нему поручение.

— От кого?

— От Господа.

— От кого? — переспросила встревоженная Табби.

— От ГОСПОДА, — повторил незнакомец и совсем уже устрашающим загробным голосом продолжат: — Он велел мне сказать, что жених идет, и мы должны готовиться встретить его; что веревки скоро будут порваны и золотая чаша разбита; что кувшин будет разбит у колодца.

Сказав это, старец внезапно развернулся и ушел, оставив немало озадаченную Табби и совершенно пораженную Шарлотту, которая явилась непосредственной свидетельницей всего этого странного происшествия, в мучительном раздумье.

— Кто этот человек, Табби? — спросила Шарлотта, утерев невольные слезы, вызванные столь неожиданным потрясением. — Знала ли ты его прежде?

— Нет, мисс, — ответила Табби. — Никогда прежде не видала его и никого, похожего на него.

…Патрик Бронте возвращался к жизни медленно и постепенно, словно пробуждаясь от вечного сна. Все вокруг казалось ему каким-то нереальным, подернутым прозрачной легкой дымкой, отдающей дивным розовым отсветом, сквозь который смутно проступали знакомые предметы, узнаваемые теперь хозяином с большим трудом. Ему повсюду виделось беспрестанное живое движение, где каждая деталь внешней обстановки то стремительно расплывалась до неимоверных размеров, то, наоборот, интенсивно уменьшалась, как бы растворяясь в полумраке. Окружающая действительность заблистала вдруг совершенно новыми свежими красками, постоянно принимая удивительные причудливые формы.