— О чем вы, сударыня?! — воскликнул ее немало ошеломленный зять. — Уж не вообразили ли вы себя великой жрицей праведного Суда, способной обмануть роковые силы?! Ну, нет, мэм, ничего не выйдет! — он отчаянно вздохнул. — Всем нам рано или поздно приходится мириться с неизбежным, и мы с вами, любезная мисс Брэнуэлл, отнюдь не исключение. Впрочем, — добавил мистер Бронте приглушенным голосом, — должен признать, ваш последний вопрос не так уж безрассуден, как может показаться на первый взгляд. В нем определенно содержится доля здравого смысла.

— Вот как? — Элизабет Брэнуэлл с опаской взглянула на своего достопочтенного родственника.

— Сударыня, — продолжал пастор очень серьезно, — в этой жизни мне предстоит тяжкое жестокое испытание; я в этом убежден. Но хуже всего то… О, Господи, как возможно такое снести? Ведь мне известно условие, строгое соблюдение которого дарует спасение тем представителям моего рода, кто будет неизменно его придерживаться! И все же, наверное, мне не достанет — нет, не достанет мужества открыть это условие кому бы то ни было из моих близких по той простой причине, что повседневная жизнь того, кто станет пытаться его исполнить, может превратиться в сплошной кошмар. Разумеется, я не желаю подобной участи ни для кого из моих детей, а потому я должен молчать.

— О, Боже! — в отчаянии воскликнула мисс Брэнуэлл. — Что станется с нами со всеми?!

— Прошу вас, мисс Брэнуэлл: не надрывайте мне сердце. Можете поверить: мне и без того приходится не сладко! Так избавьте же меня хотя бы от обязанности утешать вас!

Патрик Бронте продолжат лежать на кровати с открытыми глазами, в которых теперь застыло неподдельное выражение настоящего ужаса, отчетливо улавливаемое в его тяжелом неподвижном взгляде, устремленном в потолок, а быть может, как показалось в это мгновение мисс Брэнуэлл, — проникшем-таки сквозь убогую черепичную кровлю пастората и посланном в неизмеримые небесные выси, прямо к самому Господу Богу. Губы хозяина судорожно зашевелились. Казалось, все его существо было подчинено единому страстному порыву творить Великую Вселенскую Молитву.

— Простите, сударыня, — проговорил он через некоторое время будто бы сквозь дрему, — коли я ненароком обидел вас: видит Бог, я не хотел. Но, коль скоро вам нужна поддержка, вы обратились не по адресу. Я могу дать вам только один совет: последуйте моему примеру, положитесь на милость Всевышнего.

— Но, сэр, — не унималась его свояченица, — неужели и в самом деле все мы обречены? Неужели у нас нет выбора?

Ради всего святого, мистер Бронте, откройте мне заветный смысл этого злополучного условия!

— Но я не могу… никак не могу решиться на столь откровенное признание: одно неосторожное слово может очень скоро погубить всех нас. И все же, мисс Брэнуэлл, даже в нашем случае еще есть светлая надежда, пусть призрачная, зыбкая, но тем не менее она существует.

— Что вы имеете в виду, сэр?

— Только то, что я сейчас сказал, сударыня. Я всего лишь отвечаю на ваш же вопрос, в котором, как я уже недавно отметил, усматривается оттенок здравого смысла. Вы были правы, мисс Брэнуэлл, в отношении возможности отмены того сурового условия, коего должны придерживаться все мои близкие: такая возможность и впрямь существует, но, к сожалению, она слишком ненадежна, чтобы слепо и безоговорочно полагаться на нее. К тому же и в этом случае нет никакой гарантии, что дело примет благоприятный для нас поворот. Все может обернуться совсем не так, как нам бы того хотелось.

— Полагаю, — с горькой досадой сказала мисс Брэнуэлл, — вы не считаете разумным открыть мне и эту тайну так же, как умолчали обо всем прочем? О какой возможности вы говорите, сэр, и чем она опасна?

— Честное слово, сударыня, вы неисправимы. Остерегайтесь давать волю своему любопытству — не то оно вас погубит, попомните мое слово. Впрочем, на сей раз у меня вовсе не было намерения скрывать от вас суть дела, ибо, за незнанием остального, вы не представите реальной угрозы моей семье, которая должна непременно остаться в неведении касательно всех деталей давешнего разговора. Итак, мисс Брэнуэлл, я отвечу на ваш вопрос, хоть он и излишне дерзок; с этих пор вы станете хранительницей великой тайны, в заповедные пределы которой не будет доступа никому иному отныне и вовек — помните об этом, не то вас постигнет жестокая кара.

Слушайте же! Единственная возможность спасения нашего рода забрезжит на печальном, сумрачном горизонте нашего семейного очага лишь в том случае, если кто-либо из моих потомков догадается-таки о злополучном условии, — том самом, соблюдение которого может так или иначе воспрепятствовать неумолимому вмешательству роковых сил.

— И тогда жестокое родовое проклятие минует наш род? — с надеждой вопросила Элизабет Брэнуэлл.

— Едва ли, мисс Брэнуэлл, — ответил ее зять, глубоко вздохнув. — Повторяю: Вездесущий Рок так просто не отступится от нас. Но насколько мне дано понять тот тайный знак, что был ниспослан мне свыше нынче ночью, если какой-либо представитель младшего поколения моего рода сможет раскрыть для себя смысл упомянутого условия, то оно тотчас перестанет действовать. Однако же, полагаю, что это обстоятельство отнюдь не упростит ситуации, ибо в таком случае на смену прежнему условию неизбежно явится иное, быть может, менее жестокое, чем первое, и все-таки, вероятно, столь же коварное… нет, я решительно убежден — еще более коварное и опасное. Ведь сущностный смысл его, по всей видимости, погребенный в мрачной усыпальнице небытия, скрыт даже от меня… К сожалению, здесь ничего уже не поделаешь!

— Печальная перспектива! — согласилась мисс Брэнуэлл. — Однако, любезный сэр, и в этом случае не исключена возможность счастливого стечения обстоятельств, верно?

— Что ж, — произнес Патрик Бронте, окинув свояченицу удовлетворенным взглядом, — мне положительно нравится ваш природный оптимизм, хотя, справедливости ради, должен сказать, что это, пожалуй, едва ли не единственное ваше качество, заслуживающее поощрения; ну да ладно… Быть может, отчасти вы и правы, сударыня: хотелось бы надеяться на лучшее. Но, мне думается — и не без основания, — что все это слишком уж невероятно. Судите сами, мисс Брэнуэлл: предположим, кому-либо из моих детей удастся осознать смысл того рокового условия. Но ведь одного этого слишком мало для его безоговорочной отмены: необходимо поверить в непреложную истинность этого условия, принять его как должное, что, в сущности, весьма и весьма затруднительно. В противном же случае его разрушительные чары не утратят своей действенной силы, и все останется по-прежнему. Скорее всего, так оно и будет. Однако даже если допустить противоположный вариант, то есть ситуацию, когда условие возможного спасения нашего рода будет осознанно, обдуманно и принято вполне, — то с того самого момента, как это случится, все усилия будут неизбежно направлены к его беспрекословному соблюдению. А значит — устремятся не в то русло, ведь никому из моих детей и в голову не придет та маленькая хитрость, о которой известно лишь нам с вами, сударыня, — возможность его отмены. Но, как я уже неоднократно предупреждал вас, мы должны молчать. Иначе наша излишняя словоохотливость сыграет с нами прескверную шутку — уничтожит даже малейший шанс на спасение семьи. Так что, сделайте милость, сударыня, исполните свое обещание. Помните: вы поклялись на Библии хранить тайну.