Эта новая игра, затеянная Эмили и Энн, оказалась столь заманчивой и увлекательной, что сразу же живо захлестнула буйное воображение прибывшей из Роу Хеда Шарлотты. Девушка с возрастающим интересом наблюдала за странными занятиями сестер и была столь стремительно и неотступно заинтригована ими, что вскоре она сама, в союзе с их единственным братом Патриком Брэнуэллом, создала собственную, независимую от Гондала, вымышленную фантастическую страну, нареченную Ангрией.

В то время как славный Гондал постоянно полнился разнообразными героями, воображаемым миром Ангрии правил обаятельный и коварный герцог Заморна, яркий и весьма характерный облик которого явился своеобразной данью поэзии Байрона, усердно и кропотливо изучаемой в ту пору юными Бронте. Именно вокруг Заморны — сего таинственного властителя необузданных, беззаконных страстей — и разворачивались все ангрианские события. Решительный, остроумный Патрик Брэнуэлл толково руководил Заморной в военных походах своего славного героя; ответственной же за сердце героя — за его многочисленные любовные приключения, вносящие разнообразие в его счастливую семейную жизнь с законной супругой, — разумеется, была Шарлотта.

Все юные Бронте с величайшим наслаждением предавались своим бесхитростным литературным играм. «Мало кто поверит, — написала Шарлотта в своем дневнике, — что воображаемая радость может доставить столько счастья».

И все же Шарлотта, куда более щепетильная и практичная, нежели ее сестры, в вопросах, касательных обязательной необходимости образования, была гораздо ближе младших пасторских дочерей к реальной действительности с ее всевозможными перипетиями. Девушке на собственном примере довелось убедиться вполне, сколь бесценными сокровищами наполняется жизненный багаж человека, совершенствующего свои познания. Потому-то старшая мисс Бронте не позволяла себе, следуя примеру своих сестер, всецело окунуться в собственную фантазию, утопая в ее дивных чарах, словно в пышных зарослях дикого вереска. Покуда сама она в этот период была лишена возможности продолжить свое образование, она употребила все усилия, чтобы передать приобретенные ею в Роу Хеде новые знания и навыки своим сестрам и брату.

«Отчет об одном дне, — пишет Шарлотта своей подруге Эллен Нассей 21 июля 1832 года, — может служить отчетом обо всех других. Утром от девяти часов до половины первого я занимаюсь с сестрами и рисую; потом мы гуляем до обеда. После обеда я шью до чая, а после чая пишу, читаю, занимаюсь каким-нибудь изящным рукоделием или рисую; вообще провожу время, как мне заблагорассудится. Так чудесно, хотя и несколько монотонно течет моя жизнь ».

Рисование стало одним из любимейших занятий юных Бронте. Сестры и брат предавались этому нехитрому ремеслу со столь пылким увлечением, что то явное предпочтение, какое они ему оказывали, тут же бросилось в глаза самому преподобному главе семейства, который, следуя своей природной практичности, по-видимому, весьма склонен был поощрять их новый интерес.

Очень скоро его детям довелось убедиться в этом вполне. Достопочтенный Патрик Бронте расщедрился настолько, что предоставил сыну и дочерям возможность брать частные уроки, регулярно приглашая к ним из соседствующего с Гавортом Лидса учителя рисования. Кроме того, мрачное, уединенное жилище пастора стал посещать преподаватель музыки из Кейлея, которого мистер Бронте нанял для двух своих младших дочерей Эмили и Энн (ибо Шарлотта отнюдь не демонстрировала особого интереса к этому занятию, казавшемуся ей нудным и скучным; она, как и ее брат Патрик Брэнуэлл, предпочитала рисование).

Регулярные визиты преподавателей музыки и рисования внесли заметное оживление в скучные, унылые будни младшего поколения обитателей пастората. Отныне время мирно текло в полезных и разумных занятиях, которые были взаимно приятными для обеих сторон — как для самих наставников, находящих огромное удовольствие в обучении способных и трудолюбивых молодых людей, так и для их усердных, безропотных воспитанников, искренне радовавшихся очередным положительным результатам своих усилий и постоянно поощряемых лестными похвалами учителей.

Преподаватели и в самом деле отнюдь не скупились на похвалы, ибо их ученики вполне того заслуживали. За достаточно короткие сроки младшие барышни Бронте сделали заметные успехи в освоении тончайших премудростей игры на фортепиано; старшая же сестра значительно усовершенствовала навыки художественного мастерства. Но наибольшей благосклонности и одобрения наставника рисования добился их брат Патрик Брэнуэлл.

— Любезный сэр, — сказал однажды сей почтенный господин, обращаясь к отцу семейства, — я чрезвычайно рад сообщить, что дети ваши весьма продвинулись в освоении моего предмета, — настолько, что, полагаю, они едва ли нуждаются теперь в моих наставлениях. Я передал им все тайны этого искусства, которые известны мне самому. Остальное — дело навыка… Знаете, мистер Бронте, мне кажется, из вашего сына мог бы выйти славный художник. Все данные к тому у него налицо.

— Вот как? — изрек Патрик Бронте с самодовольным видом. — Что же, весьма признателен вам, сэр, за столь лестный отзыв! Однако, быть может, вы преувеличиваете художественные способности Патрика Брэнуэлла? Возможно ли, чтобы мой сын настолько преуспел в рисовании, что его работы и в самом деле оправдывали бы вашу похвалу?

— Вне всякого сомнения! — горячо отозвался наставник. — И я ничуть не погрешу против истины, если добавлю к своим словам заверение, что в том, что касается художественного мастерства, молодой человек уже давно превзошел меня. Все, что ему необходимо для несомненного успеха, — так это регулярный, систематический труд. Но это само по себе отнюдь не мало. Хлеб художника — нелегкий хлеб. Достанет ли вашему сыну усидчивости и упорства, чтобы отважиться ступить на столь серьезную, ответственную и тем не менее — столь прекрасную, поистине благородную стезю, — вот задача.

— Что ж, — спокойно ответил преподобный отец, всем своим обликом выражая истинное достоинство, — да будет на то воля Божья.

Достопочтенный Патрик Бронте не склонен был разделять последнего опасения, высказанного наставником рисования. Испытывая к своему единственному сыну особое расположение, он определенно отдавал ему предпочтение перед всеми своими дочерьми. Обнаружив у Патрика Брэнуэлла незаурядные способности, проявившиеся еще в раннем возрасте, а также — не подлежащий сомнению живой острый ум, отец мальчика слишком привык полагаться на эти очевидные достоинства своего сына, ни на минуту не допуская мысли, что тот не уцепится за малейшую возможность проявить их в нужный момент. Сам мистер Бронте никогда не позволил бы себе столь позорной оплошности; в своем же единственном сыне хозяин усматривал олицетворение собственной юности. Отец нисколько не сомневался в природной практичности сына, который, кстати, невзирая на юный возраст, производил впечатление деловитого, хваткого мальца, — в противном случае Брэнуэлл много потерял бы в глазах достопочтенного главы семейства.

Однако же на самом деле молодой человек отнюдь не был наделен теми природными качествами, какие приписывала ему сверхмерная отцовская гордость. Привычный Патрику Брэнуэллу довольно безалаберный, едва ли не хаотичный образ жизни всячески препятствовал развитию в нем этих качеств. Не в пример своим строгим, принципиальным сестрам, соблюдавшим неукоснительную последовательность даже в малейших мелочах, их своевольный, избалованный всеобщим вниманием братец был начисто лишен привычки к дисциплине.