Эмили молчала. Однако участие сестры, по-видимому, не оставило ее равнодушной: лицо ее тотчас помрачнело и сделалось еще более угрюмым, чем обычно.

— Ты случайно не заболела, милая сестрица? — снова спросила Шарлотта. — Скажи честно: тебе нездоровится?

— Нет, — глухо произнесла Эмили Джейн. — Я вполне здорова.

— Тогда что же с тобой происходит?

— Все в порядке, не беспокойся, — ответила Эмили, силясь улыбнуться.

Наступило тягостное безмолвие, в продолжение которого Шарлотта сочувственно глядела на Эмили Джейн, и в мягком, отзывчивом сердце ее стремительно нарастала смутная тревога за сестру.

Разговор происходил в небольшой сосновой спальне. За окнами постепенно сгущались сумерки в благословенной тишине, нарушаемой лишь легким дыханием слабого летнего ветерка, мерно кружившего в шелестящей листве деревьев. Сестры сидели друг против друга за изящно отделанным туалетным столиком, стоявшим возле кровати Эмили. Тусклый отсвет горящей свечи, водруженной на середину столика, озарял, выхватывая из полутьмы, их печальные лица.

Эмили Джейн казалась совершенно подавленной и опустошенной. Долгое время она сидела, не шелохнувшись, в неизменной угрюмой позе: низко склонившись к столу и поставив на него локти, подпирая руками голову. Ее длинные темные локоны беспорядочно ниспадали на плечи и на грудь, и матовый отблеск свечи мягко золотил их, создавая вокруг ее лица некое подобие чудесного божественного ореола. Даже смиренная, уравновешенная Шарлотта, увидев этот светлый призрачный нимб, торжественно венчающий мученическое чело ее любимой сестры (а именно таким оно сейчас и казалось), не в силах была сдержать невольный возглас — совершеннейший апофеоз недоумения и восторга: «Ах!»

Эмили, всецело погруженная в свои тайные мысли, не обратила на это никакого внимания. Она продолжала сидеть все в той же задумчивой позе. В ее прекрасных раскосых газельих глазах поминутно вспыхивал какой-то странный дикий свет, вселивший в Шарлотту неизъяснимый страх. Ей казалось, что все демоны преисподней в одночасье покинули свою мрачную обитель, подняли заветный негаснущий факел и по очереди зажигали в глазах Эмили Джейн испепеляющий дьявольский огонь.

Так вот и сидела прелестная пасторская дочь в угрюмом безмолвии, пребывая в обетованном мире своих собственных грез, в мире, бесконечно далеком от внешней суеты. Голова ее понуро склонялась к столу в окружении светлого «божественного нимба», в то время как в глазах ее то и дело вспыхивал неистовый сатанинский блеск.

Звук доносившихся снаружи спальни шагов мгновенно вывел Эмили Джейн из мрачного оцепенения; звук этот постепенно стих и, растворившись, замер в отдалении.

— Я хочу уехать отсюда! — в отчаянии воскликнула Эмили.

— Сестрица… — прошептала Шарлотта в недоумении.

— Прости, дорогая, — тут же спохватилась Эмили Джейн, — я знаю, что не должна… что не имею права нарушать наш договор. Но я… как бы это сказать… я не в силах вынести всего этого… Наверное, я самое жалкое, ничтожное существо, когда-либо обитавшее на этой земле!

— Эмили, милая… милая моя сестрица… — задумчиво проговорила Шарлотта, совершенно потрясенная. — Что же с тобою сталось, бедняжка моя бесценная?.. Что сталось с нами обеими? Почему все так внезапно изменилось с тех пор, как мы…

— С тех самых пор, как мы в последний раз были счастливы… — по-настоящему счастливы. Это было, когда мы с тобой пустились в нашу долгую прощальную прогулку по безлюдным холмам, увенчанным бурыми торфяниками, вдоль родной дикой пустоши — прямо к милым сердцу пышным вересковым зарослям — этому сказочному изумрудно-лиловому морю, в бездонной пучине которого так и хочется утонуть! Ты помнишь это, Шарлотта? Помнишь, каким прелестным выдался тот достопамятный день? Каким безоблачно-синим было небо, простиравшееся над Гавортом, точно отражающее свою беспредельную лазурную синеву, слегка позолоченную мягкой волной живительного солнечного света, в омуте чудесных васильков, ослепительно пестревших на поле у края долины!..

— И каким пленительным был воздух, овевавший заповедные окрестности Гаворта! — с искренним пылом добавила Шарлотта. — Прозрачный чистый и ясный… Мы прямо-таки утопали в естественном могущественном величии этих дивных вересковых пустошей, зыбких болот, суровых кряжей холмов и этого поистине чудесного летнего дня, в то время как вся природа словно бы улыбалась нам с тобою, щедро оделяя нас своими самыми восхитительными дарами!

— О, как нам было хорошо, милая сестрица! — подхватила Эмили с воодушевлением. — Помню, мы едва не заблудились в густом темном вереске, стелющемся вдоль торфяника; как жаль, что мы все же не заблудились! Там, на этих диких просторах, в безбрежной заповедной пустоши, осталась моя душа! Она навсегда сделалась добровольной пленницей этого дивного сурового края с его восхитительными живописными лощинами и уединенными мрачными ущельями! Навсегда, какой бы срок не был мне отведен для моего дальнейшего обитания на этой земле — как в нынешнем моем качестве, так и в любом другом. Ибо, что бы там ни говорили иные люди, что до меня, то я верю в возможность переселения души после отмирания плоти.

Шарлотта невольно содрогнулась. Слова сестры внезапно посеяли в ней неизъяснимый страх и скрытую тревогу.

— Знаю, сестрица, ты скажешь, что я неблагодарная эгоистка, — продолжала Эмили Джейн с отчаянным пылом. — Что ж, ты вправе порицать меня. Видит Бог, я старалась держаться, как только могла! Я боролась сама с собою изо всех сил, ибо сама мысль о ничтожной перспективе быть клеймом позора для всей семьи приводит меня в ужас. Я вполне сознаю всю ответственность, которая на меня возлагалась. Но — как это ни печально, я вынуждена признать, что мне не достало воли и мужества надлежащим образом исполнить свой долг. Теперь я окончательно убедилась, что не способна отважиться на такую жертву — в противном случае мне пришлось бы пойти против самой своей сущности.

— Как это? — удивилась Шарлотта.

— Не знаю, сможешь ли ты понять это, сестрица. Скорее всего — нет, потому что для этого необходимо чувствовать то же, что чувствую я, — а я уверенна, что это ни для кого другого, кроме меня, невозможно, иначе можно попросту сойти с ума. Я удивляюсь, как этого до сих пор еще не случилось со мной?! Однако, в любом случае, я благодарю Бога за то, что тебя, милая сестрица, по-видимому, не терзают те адские мучения, какие выпали на мою долю.

— Скажи мне, что я могу сделать для тебя, о моя драгоценнейшая Лавиния? — печально спросила Шарлотта. — Ответь, могу ли я тебе помочь? Или, по крайней мере — смягчить твою грусть?

— Позволь мне снова вернуться туда… домой… в Гаворт! — в отчаянии воскликнула Эмили, молитвенно воздев руки. — Поговори с мисс Вулер, скажи ей, чтобы она меня отпустила! Не то я погибну! Только не думай, что это — простой каприз или же — предлог для праздного безделья — это вовсе не так! Я готова на любую, — хоть на самую черную, работу, лишь бы вновь оказаться в этих диких, суровых краях, вновь вдохнуть в себя тот ясный, чистый воздух, какой некогда блаженно полнил мою грудь! Если ты того пожелаешь, ты сможешь сделать это для меня, я знаю. Брани и порицай свою незадачливую сестру, сколько тебе угодно — я и сама себя презираю за свою непростительную слабость. Только, молю тебя, милая Шарлотта… А, вернее сказать, не я сама — это моя душа, заплутавшая на природных просторах, в бескрайних вересковых пустошах со всей возможной отчаянной страстью взывает к тебе, к твоему истинно христианскому состраданию и милосердию, — это душа моя заклинает тебя: верни ей ее жалкую и ничтожную тленную оболочку, чтобы, слившись воедино после вынужденного долгосрочного отстранения друг от друга, обе они — душа и материя — обрели наконец совершеннейшую, ни с чем не сравнимую вожделенную Свободу!