— И не только поэтому, — согласился Цезарь, —его ненавидит слишком много людей здесь, в городе, и по всей Италии. Его дикаяпрограмма оттолкнула от него избирателей.

— Хорошо, что ты это понимаешь. Наверное, онидействительно убили несчастную Фульвию, — осторожно сказала мать.

Высокого роста, она имела ту особенную горделивую осанку,которая столь выгодно отличала дочерей Квирина. Большой чистый лоб,внимательный взгляд умной волевой женщины, упрямо сжатые тонкие губы инесколько вытянутое лицо — таким был облик этой женщины, сохранившей в своипятьдесят восемь лет остатки былой красоты. Аврелия одевалась в традиционнуюдля пожилых римлянок одежду. На ней была белая столла, ниспадающая до земли, иримская палла, обернутая вокруг бедер. Голова была повязана виттой,[97]этим своеобразным знаком всех свободнорожденных женщин. Аврелия не любиланосить драгоценных украшений и только на правую руку обычно надевала золотойбраслет — подарок покойного мужа. Цезарь всегда утверждал, что своим духовнымстановлением он обязан матери, столь много сделавшей для этого. Может быть,своеобразная закономерность становления гениев состоит в том, что одним изосновополагающих моментов этого становления должна быть гениальность ихматерей, сумевших вырастить и сберечь столь уникальные явления родачеловеческого.

— Они ее действительно убили, — подтвердил Цезарь,которому Эвхарист рассказал все подробности со слов Луция Веттия.

— И эти люди могут встать во главе государства. Неразборчивостьв средствах для достижения цели в нашем городе иногда кажется мнеужасной, — вздохнула мать.

— А меня не хочет приветствовать верховный жрец? —раздалось за спиной Цезаря, и проворные девичьи руки обняли его за шею.

— Юлия, — повернулся отец, — ты давно здесь?

— Она пришла вместе со мной, — сказалаАврелия. — Осторожно, Юлия, ты задушишь своего отца.

— Слишком много женщин в нашем городе мечтают хоть одинраз обнять твоего сына, — радостно улыбнулась дочь.

— Ты позволяешь ей так говорить? — укоризненнопокачала головой мать. — Нужно скорее выдать ее замуж.

— А как твой Эмилий? — спросил Цезарь.

— Никак, — вздохнула дочь, — я же говорилатебе, он глуп и поэтому мне неинтересен. Я не могу долго находиться в егообществе. Он надоедает мне своим молчанием, а когда говорит, то обязательночто-то не так. Даже девять дочерей Зевса не смогли бы расшевелить Эмилия. Оннеисправим.

— Его отец имеет наибольшие шансы на завтрашнееизбрание, — осторожно заметил Цезарь.

— Он наверняка будет избран, — добавила Аврелия.

— И поэтому я должна выйти замуж за его сына, —капризно надула губки Юлия. — Неужели верховный жрец думает устроитьвыгодный брак своей дочери, не спрашивая ее согласия?

— Юлия, — снова укоризненно покачала головойАврелия.

— Нет, нет, — поднял руку Цезарь, — хотя внаше время все женятся по расчету, я обещаю тебе, что с тобой этого непроизойдет. Ты вольна выбирать кого хочешь. Но боги женятся на Олимпе, выбираялишь подобных себе, помни это, Юлия. Только изредка боги осмеливаются спуститьсявниз, к людям, и за это их жестоко наказывают. Я хочу, чтобы главным твоимчувством всегда было чувство ответственности. Ты — моя единственная дочь,наследница рода Аврелиев, а значит, и муж твой должен быть из великого изнатного рода. Ты же не можешь стать женой надсмотрщика, актера иливольноотпущенника. Мне неприятно говорить тебе это, но ты знаешь сама, даже ввыборе любимых Юлии не всесильны. Одно я могу пообещать тебе, что никогда незаставлю тебя выйти замуж за нелюбимого человека. Последнее слово всегда будетза тобой.

Дочь внимательно слушала отца, избегая смотреть в егострогие и проницательные глаза. Внезапно отвернувшись, она тяжело вздохнула.

— И даже ты не сможешь понять меня, — тихопрошептала она.

Отец не расслышал:

— Что ты сказала?

— Ничего, — покачала головой дочь, — ничего.

— Хорошо, — удовлетворенно сказал Цезарь, похлопавпо плечу девушки.

Она вздрогнула от этого прикосновения. Уже выходя, онобернулся:

— Я буду в атрии.

Проводив взглядом отца, Юлия тяжело вздохнула и внезапнообернулась, словно вспомнив про Аврелию. От взгляда опытных женских глазАврелии не укрылось ничего. Она только грустно улыбнулась своей внучке.

— Это бывает, Юлия. Многие девушки любят, как ты…

— Не надо, — покачала головой девушка, подходя кАврелии и обнимая ее, — я все поняла. Наверное, это очень плохо.

— Это скоро пройдет, Юлия, поверь мне, а сегодня тыбольше не тревожь его, — прошептала Аврелия, приглаживая шелковистыеволосы девушки. — Завтра у него будет тяжелый день. — И Аврелия,вспомнив о предстоящих выборах, улыбнулась. Она была уверена, что сын сумеетвыторговать себе власть. Ведь оптиматы согласились бы на любую плату, стараясьне допустить Катилину к власти.

Как мудрая женщина, она хорошо понимала странный смыслпроисходящего, когда итоги выборов решались не в народном собрании, а взакулисных сделках и интригах. Такая «двойная» демократия вела к анархииобщества, подрывая моральные устои и ценности государства. И тем болеерасшатывались эти устои, тем более неустойчивой становилась демократия,вырождающая плутократию, ведущую к тоталитаризму. Каждая закулисная сделка,каждая грязная интрига за спинами избирателей, каждая измена демократическимпринципам неминуемо вели к падению республики, торжеству тирании, установлениюимперии.

Мучительные спазмы разлагающегося государства потрясалиРимскую республику.

Падений жалких в жизни не ведая,

Сияет доблесть славой немеркнущей

И не приемлет, не слагает

Власти, по прихоти толпы народной.

Квинт Гораций Флакк

(Перевод П. Семенова-Тян-Шанского)

День выборов начался восходом солнечного диска, ленивовыползающего из-за тяжелого горизонта к свинцовым тучам. Большие застывшиездания города выглядели особенно угрюмо и мрачно на фоне серого рассветанаступающего дня.

Со всех улиц и кварталов, из домов и храмов выходилиримляне, направляясь по большой улице Лата к Марсову полю, дабы решить,наконец, вопрос — кто достоин избрания в году 691-м римской эры.

Над Капитолием гордо развевалось высоко поднятое красноезнамя. Согласно старым обычаям, во время сбора народного собрания это знамяподнималось на Форуме, символизируя свободу и достоинство римского народа. Иедва хмурое солнце осветило своими тусклыми лучами алый стяг на Капитолии,римляне начали собираться на Марсовом поле.