вышел крупный спортивного вида мужчина с мужественным лицом, а вслед за ним — стройная женщина в пышной шапке из лисьего меха. Мария подбежала к ней, и дамы обнялись и расцеловались, как давние подруги. Затем она подошла к мужчине и, скрестив на груди руки, покорно склонила перед ним голову, как я понял, прося благословения. Мужчина возложил ей ладонь на темя, что-то произнес, а потом галантно раскланялся, поцеловал ручку и, взяв из рук вовремя подошедшей матушки роскошный букет чайных роз, с поклоном протянул Марии. Вынув из багажника две пузатые сумки, все трое направились в сени, а я поспешил им навстречу.

— Знакомьтесь. Это наш священник, отец Кирилл, и его очаровательная супруга — Алла Ивановна, — представила гостей Мария. — А это Артем Тимофеич, мой сосед, о котором я Вам рассказывала.

— Очень приятно, — сказал я и, как старший по возрасту, первым протянул Кириллу руку.

Тот вяло, как бы нехотя, пожал ее и отошел в сторону, расстегивая змейку на добротной кожаной куртке. Он сдернул с головы спортивную шапку-вязанку и, небрежно скомкав, сунул в карман. Мария попыталась было стянуть с него куртку, но он вежливо отказался от помощи. Тем временем я снял с Аллы Ивановны дубленку с прекрасной вышивкой в чукотском стиле и повесил в шкаф.

Женщины унесли в кухню сумки, а мы с Кириллом, помыв руки, уселись за стол. Он сидел напротив меня с угрюмым видом и молчал. Я тоже молчал, напряженно думая, о чем бы с ним заговорить, на какую бы тему завязать беседу.

Он бесцеремонно рассматривал меня, стремясь внедриться взглядом в самые сокровенные глубины моей души. И мне казалось, что небезуспешно. У него были не глаза, а сверла — острые, сверкающие, всепроникающие, способные продырявить человека, как раскаленная игла — масло. Его колючий взгляд, казалось, пронизывал меня насквозь, до самого основания спинного мозга. Левая щека Кирилла была обезображена темным шрамом в виде скрюченной птичьей лапы. Рубец от ужасной рваной раны, стягивая щеку, чуть перекашивал глаз. Поэтому Кирилл держал голову с небольшим наклоном вниз и влево. Мужественное, чуть вытянутое прямоугольное лицо с крупными чертами казалось суровым и даже жестоким.

Есть люди, в обществе которых я всегда чувствую себя неуютно, даже если они настроены ко мне исключительно дружелюбно. Именно таким человеком оказался отец Кирилл. Его облик никак не вязался с усвоенным мною с детства образом священника: ясным, искренним, добрым, непременно с бородой и длинными волосами. А суровый отец Кирилл был без бороды и усов, к тому же по-военному коротко подстрижен.

Возникшее было между нами напряжение разрядила Мария, внеся в гостиную пузатый фаянсовый супник, над которым поднималась струйка ароматного пара. Поставив его на стол, она кокетливо спросила:

— Ну как, мужчины, раззнакомились?

— Знакомимся, — ответил я охрипшим от напряжения голосом и замолк, не зная, что сказать еще.

Алла Ивановна внесла большой поднос с холодными закусками и графином темно-вишневого компота. Они с Марией ловко выставили на стол салаты, селедку, украшенную колечками репчатого лука, бутерброды с красной икрой и лимоны, нарезанные аккуратными кружочками. Потом Мария принесла блюдо с возвышающейся на нем горой золотистой жареной рыбы и судочек прозрачного холодца с кружочками вареной моркови и веточками свежей зелени, художественно уложенными на поверхности. Затем на столе появилась продолговатая тарелка с солеными огурцами и квашеными помидорами.

— Мария, никак Вы с Артемом Тимофеичем собираетесь все эти яства вдвоем умять? — спросил Кирилл зычным басом. — Имей в виду, мы с Аллой Ивановной противники чревоугодия и объедаться не намерены.

В металлическом голосе Кирилла звучала непререкаемая категоричность.

— Да это… отец Кирилл, чтобы… было из чего выбирать, — смущенно оправдывалась Мария. — Не ставить же мне на рождественский стол простой обед из трех блюд…

— Так я ж говорила ей, отче, но Мария все свое да свое, — вставила матушка тихим голосом, преисполненным раболепия.

— Из трех блюд — это было бы, пожалуй, то, что доктор прописал, — пробасил отец Кирилл, помогая женщинам расставлять блюда. — «Ничего лишнего» — один из столпов достойного жития человека и общества. Еще древние греки поняли, что это правило дает возможность за счет излишеств освободить место для чего-то нужного, полезного.

— С этим нельзя не согласиться. Изречение «ничего лишнего» было девизом древних дельфийцев. Теперь его взяли на вооружение нынешние минималисты, — сказал я, откупоривая бутылку коньяка.

— Какие дельфийцы! — прогремел отец Кирилл. — Я точно знаю, что так говорили древние греки.

Я несколько смутился, но через пару секунд снова овладел собой и спокойно пояснил:

— Дельфийцы — жители древнегреческого города Дельфы, в те времена религиозного центра с храмом и оракулом Аполлона. Так что все дельфийцы были греками, но не все греки — дельфийцами. Кстати, этот город и поныне существует.

Отец Кирилл метнул в меня гневный взгляд и, не найдя чем парировать, нервно заерзал на стуле. Женщины замерли в ожидании его непредсказуемой реакции. Мария втихомолку больно наступила мне на ногу, требуя немедленно прекратить дискуссию.

С букета тюльпанов на белоснежную скатерть мягко упали два рубиново-красных лепестка. Все невольно посмотрели на них и затихли. Установилось напряженное, неловкое молчание.

Ясно. Батюшка возражений не терпит. Я стал разливать коньяк, надеясь, что это поможет смягчить обстановку. Плеснув, как положено по этикету, несколько капель себе, я наполнил рюмки женщин. Упредив мое намерение налить отцу Кириллу, матушка сказала:

— Отец Кирилл пьет всего один раз.

Священник добавил:

— То ли из наперстка, то ли из ведра, но лишь один раз. В силу армейской привычки.

Алла Ивановна подставила батюшкин бокал для шампанского. Я наполнил его до краев, а Мария тут же принесла для него еще один.

Кирилл встал, женщины тоже. Подчиняясь стадному инстинкту, я последовал их примеру. Священник сложил перед собой руки: ладонь к ладони, касаясь груди большими пальцами, и все сделали то же самое.

— Очи всех на тя, Господи, уповают, и ты даеши им пищу во благовремении, отверзаеши ты щедрую руку твою и исполняеши всякое животно благоволения, — отрешенно произнес он, возведя к небу полузакрытые очи. — Господи, Иисусе Христе, Боже наш, благослови нам ястие и питие молитвами Пречистыя твоея Матере и всех святых твоих, яко благословен во веки веков. Аминь.

Я ожидал, что теперь он, в соответствии с православными канонами, перекрестит все стоящее на столе, но Кирилл, к моему удивлению, магически поводил над столом ладонью и, приложив ее к груди, поклонился. Женщины повторили эти жесты, и только я осенил себя крестным знамением, чем вызвал явно недовольный взгляд священника. «А батюшка-то наш, не православный. Баптист, что ли», — подумал я, кладя в