ограничений в ястии и питие. Мы, так сказать, демократичны, но наложенных нами самими ограничений придерживаемся жестко. Их нарушение так же чревато негативными последствиями, как неподчинение правовым нормам. Вы понимаете идею?

— Идею-то понимаю, но это чрезвычайно сложно и всего не предусмотришь. А существующие церковные нормы «обкатаны» в течение веков, и их изменение повлечет за собой множество негативных последствий.

Отец Кирилл сочувственно вздохнул и ответил снисходительным тоном:

— Дорогой мой Артем! Человеческому уму все это, конечно, охватить не по силам. Но Господь ведет меня и помогает во всем. Бог является главным строителем обновленной церкви Христовой, понимаете? Вспомните сто двадцать шестой псалом: «Если не Господь строит дом, то напрасно трудятся его строители. Если не Господь охраняет город, то напрасно бодрствует страж».

Он снова схватился за подергивающуюся щеку, а я тем временем воспользовался вынужденной паузой, чтобы возразить:

— Не постесняюсь повториться. Никто не может достоверно утверждать, что именно Христос повелел Вам реформировать церковь.

Кирилл продолжил, словно не услышав моих слов:

— Их службы — не что иное, как безумно долгие театрализованные представления, притом люди должны почему-то на них стоять. И к чему эти рясы, епитрахили и прочее? А чего стоят пресловутые рукоцелования? Где в Писании говорится об этом? Зачем это нужно? Такое унижение человеческого достоинства! Лицемерие.

Его лицо исказила гримаса брезгливости. Покачав головой, он продолжил:

— А кликушество? Эти твари задергивают прихожан, особенно молодых, впервые пришедших к Господу. У многих они на всю жизнь отбивают желание молиться. И им потворствуют именующие себя священниками! Они делают не то, что велят Писание и совесть, а то, что нужно лично для них и для власти — мирской и церковной. Короче говоря, к нам пришел православный Талибан. Воинствующий, человеконенавистнический, непримиримый, готовый рвать, рушить, уничтожать всех тех, кто не с ними. По принципу «кто не с нами, тот против нас». В моем понимании это не христианство. Религия, которую они нам преподносят под видом православия, носит сугубо декоративный характер! Я всегда говорил, говорю и буду на любом уровне отстаивать утверждение, что нынешнее официальное православие — это антихристианская секта, антинародная, античеловеческая. Каждое свое утверждение я готов обсуждать, готов спорить и дискутировать на любом уровне, вплоть до самого высокого.

— Насколько я понял, Вас все тянет воевать. Вы намереваетесь объявить войну всем нынешним христианским конфессиям? — спросил я, посмотрев на часы.

— Не надо ничего усложнять, дорогой мой Артем Тимофеич. Жить нужно, как можно проще. Наоборот, я уверен, что церкви должны дружить между собой и корректировать друг друга. При этом конкуренция, здоровая и свободная, никак не должна исключаться.

— Все равно конкуренция неизбежно приведет к такому соперничеству, при котором возникнут кровавые столкновения и, вполне возможно, даже войны. Возьмите спорт или конкурсы красоты. На что только там не идут! Тут и подсуживание, и клевета, и драки, и обливание кислотой, и даже убийства. А ведь задумано все идеально, вроде бы продумано до мельчайших деталей. Природа человека такова, что не позволит ничего такого, о чем Вы мечтаете.

— Но на моей стороне Бог, а он непобедим.

Понимая, что Кирилл не остановится, я решил замолчать, чтобы на этом вежливо прекратить столь затянувшийся и далеко зашедший разговор. Как видно, священнику тоже надоело пререкаться со мной, и он сам нашел выход из создавшегося положения. Тем более что последнее слово осталось за ним. Сунув руку во внутренний карман пиджака, он достал дорогой смартфон и беззвучно набрал номер.

— Добрый вечер, Павел. Узнал? Да, это я. Ты как там, готов? А сын? Как договорились? Тогда быстренько заводи свою машину и катите вдвоем к Марии. Ни в коем случае не торопись. Сейчас снежно, торможение хреновое. Да. Все. Жду. До встречи.

Услышав разговор Кирилла по телефону, из кухни пришла матушка.

— Что, отче, домой?

— Минут через двадцать Павлик приедет вместе с Лёнькой.

— С каким таким Лёнькой?

— Да с сынком своим, не помнишь, что ли?

— Да-да, помню, помню.

— Ну вот. Он и поведет наш вездеход. Не мне же за руль садиться после коньяка. А Лёнька пригонит свой, то бишь отцовский автомобиль.

— Вот и слава Богу. Ну как, наговорились тут с Артемом Тимофеичем?

— Да уж наговорились. Такую кучу добра перелопатили, что и за сутки не разгребешь.

Вошла Мария, розовощекая, радостная.

— Что, может еще чайку по чашечке, пока Павел приедет, а?

— Нет-нет, не надо, — возразил священник.

Матушка отрицательно помотала головой.

— А что, кофейку? У меня классный, высокосортный, не какая-нибудь бурда.

— Остановись, Мария. Все в меру хорошо. Нам с матушкой уже собираться пора, чтобы водителя ждать не заставлять.

Пока гости обувались и одевались, Мария упаковала для них сумку с праздничными гостинцами и унесла в прихожую.

— Ну что это ты, Мария, придумала? Зачем это? — пробасил Кирилл, застегивая «молнию» на куртке.

— Это Вам к ужину, чтобы матушке на кухне поменьше стоять.

В кармане отца Кирилла громко заиграла мелодия смартфона.

— Да! Слушаю! Сейчас.

Священник обратился к Марии:

— Открывай ворота, хозяйка. Наши водители приехали.

Он небрежно пожал мне руку, Алла Ивановна на прощанье обняла и расцеловала Марию, потом тихонько чмокнула меня в щечку. Неистово лаяла Дамка.

— Дамка, замолчи! — крикнула Мария, открывая ворота.

Во двор вошел стройный мужчина лет сорока пяти, одетый в коричневую замшевую куртку, и, вежливо поздоровавшись, по-хозяйски открыл дверь внедорожника со стороны водительского сиденья. Кирилл протянул ему связку ключей. За воротами, ворча и фыркая, развернулась и тут же уехала старенькая машина — то ли «москвич», то ли «жигуленок» — в сумерках я не разглядел. Павел тут же завел мотор для прогрева, а благочестивая чета, послав нам на прощанье воздушный поцелуй, села в свой огромный «мерседес-бенц». Мягко захлопнулась дверца. С минуту попыхтев, внедорожник, сияя многочисленными огнями, медленно выехал со двора и, повернув налево, мягко покатил вслед за недавно уехавшим Лёнькой. Только теперь умолкла Дамка, и Мария поспешила отцепить от ее ошейника карабин цепи.

V

— А твоего священника Дамка не шибко жалует. С чего бы это? — спросил я по возвращении в дом.

— Посторонний для нее человек, что ж ты хочешь?

— На меня она так надрывно никогда не лаяла.

— Как видно, твой запах давно ей знаком — с тех пор, как ты поселился в своем доме. Кроме того, от тебя Джеком пахнет. Собачий нюх тонкий.

Утомленная приемом гостей, Мария прилегла на диван. Я погасил общий свет и включил торшер у ее изголовья. Потом принес из спальни толстый шерстяной плед, улегся рядом, и мы, прижавшись друг к другу, укрылись им до пояса. От