— Какое от вас спасение!— возопил Филипп, — Пьете — не просыхаете да словно ряженые митингуете, вместотого, чтоб...

— Ты казаков моих нетрожь, — взъярился Василий Васильевич, — твое дело — молитва, наше дело —битва, вот как. Гусь свинье — не товарищ.

— Ну это как понимать, —встрял вдруг один из монахов, — вы воюете, мы молимся, так? Но молясь, мывоюем, а вы воюя молитесь. Вот ведь как. Воинство Христово.

— На кого ты похож? —напустился на него Филипп. — Не монах, а чучело. Ну-ка, надеть подрясник! Онмолитвами преподобных освящен, он мученической кровью залит, а ты его кому нипопадя отдаешь! А тебе, Василий Васильевич, — он вдруг понизил голос и сказалэто почти шепотом, но очень твердо, — я тебе не Федька, а иеромонах Филипп,отец Филипп, понял? — А вам, олухи, убрать со стола, — скомандовал он казакам.— Один моет, другой чистит, один вытирает, другой подметает. И чтоб в доме былочисто через пятнадцать минут. Потому что через двадцать мы все будем молиться.

И действительно.Поставил их на молитву, а Василий Васильевич так даже опустился на колени,уперся лбом в пол да так и не поднимался до последнего «аминь».

Но так не могло большепродолжаться. Стремительно приближалось Рождество, монастырский храмовыйпраздник. На Рождественский сочельник собирался нагрянуть наместникСвято-Троицкого монастыря архимандрит Нафанаил, да еще и предупреждал, что сним может пожаловать и его епархиальный архиерей Варнава, а у отца Филиппа небыло ни доступа к своему храму, ни ключа от церковного домика. Напрасно онпытался связаться с отцом Петром, — тот отвечал презрительным молчанием.Напрасно апеллировал к его ближайшему помощнику господину Векселеву, котороготак и хотелось назвать за мрачное сходство Урфином Джюсом, тот вздыхал и,закатив к небу глаза, заявлял:

— Сами мы храм Божий непокинем, вы нас можете только расстрелять на месте.

Около него всегдаоказывалась кучка лаврищевцев, которые скорбно вторили:

— Только жандармамиможете нас разогнать, только сгноить по тюрьмам.

Напрасно он уговаривал,стыдил, едва не подкупал церковного сторожа — он наталкивался на гремучуюядовитую презрительную немоту. Напрасно теребил канцелярию МосковскойПатриархии. Напрасно пробивался к Святейшему, его викарный епископ толькоруками разводил:

— Ну что я могу сделать?Я собственноручно отдал указ отцу Петру, так что действуйте самостоятельно.

Напрасно Филиппбудоражил благочинного, пожилого маститого протоиерея, тот все советовал емувсе «спустить на тормозах», но Филипп не мог понять, каким образом ему можнотормозить, если дело вообще не движется? В конце концов, отчаявшись и услышавот него очередное «спустить на тормозах», он даже фактически выкрал сановитогостарика: заманил к себе в машину и повез на правах пленника к Рождественскомумонастырю. Подвел к церковному домику, позвонил в звонок.

— Ладно уж с этимдомиком, — говорил он, — нам бы сейчас хоть ключи от храма получить...Свято-Троицкий наместник приезжает сюда служить литургию. Не ломать же намдвери храма!

— Боже упаси! —ужаснулся благочинный. — Какой же это будет соблазн для людей! Да и потом тебя,голубчик, могут просто за это в милицию сдать. Навесят какую-нибудь пропажу...Как докажешь, что ты никакого золота с бриллиантами у них не брал? Ужпожалуйста, Лаврищеву такой подарок не делай!

Меж тем никто им неоткрывал. Отец Филипп вновь позвонил, потом стал стучать. Наконец из-за дверейкто-то спросил:

— Вам чего?

— С кем разговариваю? —властно спросил благочинный.

— А сам кто такой? —послышалось из-за дверей.

— Я — благочинный!Откройте! Вы не имеете права меня не впускать.

— А мне настоятельзапретил.

— А я тебе приказываю:открой.

— А настоятель неблагословил.

— А где отец Петр?

— А его нет.

— Дайте его телефон.

— У него нет телефона.

— А когда он будет?

— Не знаю...

Вот и поговорили.

И благочинный ушел ни счем.

— Вот что, — сказалнаконец старик. — Я бы сделал так. Это не значит, что я тебе советую сделать тоже. Я знаю, они тут служат только в субботу и в воскресенье. Советую тебедождаться, когда они будут служить и откроют храм, потом потихоньку тудапроникнуть, затесавшись между прихожанами, и как-нибудь незаметненько в немзатаиться: ну поищи где — за панихидным столиком, может, или где-нибудь вризнице между облачениями... И подождать, когда они все уйдут и запрут храм.Тогда выйти из убежища, приковать себя к батарее, а твои люди пусть и сообщатим, что ты остался внутри. Без милиции они тебя никак уж оттуда не вытащат. Атвои люди получат право доступа в храм: тебя же надо кормить, поить... А еслимилицию вызовут — так ты чист. С одной стороны, — никаких при тебе храмовыхценностей: нечего им на тебя списать. А указ Патриарха у тебя на руках. Тамчерным по белому написано, что ты назначаешься наместником Рождественскогомонастыря, а священнику Лаврищеву предписывается передать тебе ключ от храма.Вот пусть при милиции и передаст.

Филипп был потрясен:

— Ну, отец благочинный,где вы, откуда, в каком крутейшем триллере все это вычитали! Какой Макиавелливас научил? Какой граф Монте-Кристо?

Старик весело засмеялся— даже слезы выступили у него на глазах:

— Ну ты, Филипп, даешь!Ведь угадал! Ведь и в самом деле я это давно уже в каком-то фильме высмотрел.И, видишь, запомнил. Там один какой-то политический борец приковал себянаручниками к батарее и так сидел, пока своего не добился. Никто не мог с нимничего поделать.

Ну и отвез его Филиппобратно. Напоследок благочинный не выдержал и сказал ему:

— А лучше — спусти-ка тывсе это на тормозах...

Но Филипп решил все же послушатьсятого, первого совета. А что, можно сказать, что так благословил его наставник.Во всяком случае, подал идею. Он срочно добыл наручники: благо его отчимкогда-то написал сценарий про милиционеров, и фильм этот в милицейской средепросто прогремел. Отчиму дали даже некий почетный милицейский орден. И знакомыху него среди милицейских начальников было без числа. С некоторыми он даже ходилв баню и выпивал. И вот через кого-то из них достались Филиппу списанныенаручники.

— Только если это дляспасения России, — высокопарно произнес отчим, передавая ему железки.

Филипп научился имипользоваться и решил, что когда он проникнет с ними в храм, то ключ от нихпредварительно оставит — нет, не одному из своих монахов, — во-первых, в глазахмилиции их московский статус был весьма неопределенным, а во-вторых, они моглиэтот ключ попросту потерять, при первом же окрике передать лаврищевцам илипопросту зазеваться и забыть, что, собственно, им надо сделать, но и не отчиму,который мог запросто покрыть лаврищевцев нецензурным словцом, а мне! Мне! Это ядолжна была поднять шум, заявить о запертом в храме наместнике, в случае нуждывызвать милицию, потом войти с ней к прикованному отцу Филиппу и, когда всебудет улажено, его освободить. Ну почему именно я? Мне духовный отец запретилдаже общаться с Филиппом, не то что участвовать в его акциях! Этого я, конечно,не могла ему сказать. Потому что это бы наверняка раздуло между ними новоепламя вражды, а я-то как раз надеялась именно что «спустить все на тормозах».