Гийом сунул бумажки в карман.

– Будьте осторожны, – сказал он негромко. – Фахим охотитсяименно за журналистами.

И, не прибавив ничего больше и не взглянув на Ники, тронулсвою сотрясаемую припадочной дрожью машину, и Ольга еще некоторое времясмотрела, как пропадают и вновь появляются красные тормозные огни.

– Что он сказал про Фахима, я не понял? – негромко спросилНики.

Ольга пожала плечами. Ей не хотелось рассказывать операторуо встрече в горах.

– Фахим – личность в этих краях известная, – задумчивосказал Ники и посмотрел на нее внимательно. – Еще со времен Масуда иХекматияра. Ольга, если ты хочешь мне что-то сказать, скажи сейчас. Лучшебудет, правда.

– А почему Фахим – известная личность? – быстро спросилаона. Проницательность Ники иногда ее пугала.

Он пожал плечами.

– Очень богатый. Денежки получает напрямую от Али АльАкбара. По крайней мере, так говорят. Очень жестокий. Неверным женам вспарывалживоты и отрезал груди.

– О боже.

– Здесь так принято, – Ники пожал плечами. – Другое дело,что никто особенно не разбирается, верная она или неверная! Надоела, объявляешьее неверной, и вперед, готово дело. Ни разводов тебе, ничего. Мечта просто.

– Ники!

– Я его снимал только один раз, давно. В Харге. Садись,поедем. Некогда.

Ольга смотрела на него во все глаза.

Она знала, конечно, что он классный оператор, очень ловкий,очень осторожный, профессиональный мужик, но иногда она не понимала, как ейследует реагировать на его слова.

Снимал Фахида?! В Харге?! Давно?!

Харга – самый крупный тренировочный лагерь талибов, строгоохраняемый объект. Там учились убивать арабы из разных стран – Алжира,Эмиратов. Боснийцы, пакистанцы и даже чеченцы. Ходили слухи о том, что чеченцевдержали в отдельном здании, потому что их жестокость пугала даже инструкторовна этой сверхсекретной базе.

– Ники, как ты попал в Харгу?!

– Ольга, мы смонтироваться не успеем. Я, правда, старалсявсе… ровно снимать, чтобы ничего особенно не клеить. У меня там пара плановесть – красота! – Хвастался он так же профессионально и с удовольствием, как иснимал. – И с близкого расстояния! Один нашим отдам, а второй англичанам.

– Ники, ты не ответил.

– Оль, ну что я тебе отвечу? – спросил он и улыбнулсяшаловливой улыбкой всеобщего любимца и баловня судьбы. У него это здоровополучалось, и он пользовался этим. – Ну, снимал. Ну, договорился там с одним…Да сейчас это все уже не имеет значения, американцы все равно его разбомбили,лагерь-то!

Ехали они долго, потому что в темноте все дороги оказываютсядлиннее и труднее, чем при свете дня, и Ольга все время засыпала и стукаласьголовой в стойку, а заботливый Ники все предлагал ей пересесть назад и подремать,но она ни за что не соглашалась.

Как только глаза закрывались, она видела одно и то же –серый склон в оспинах недавних взрывов, пыль и две машины, стремительно инеотвратимо приближающиеся к ней.

Что там, в этих машинах? Смерть? Плен?

А она так ни разу и не сказала своему мужу, что любит его!

Почему-то дома это казалось смешным и неважным – как вглупых книгах или глупом кино! – и только здесь выяснилось, что это как раз иесть самое важное.

Собственно, только это и важно.

Почему она всегда считала, что еще успеется с этой дурацкойлюбовью, что надо переделать кучу разнообразных важных и нужных дел, а ужпотом, когда-нибудь, на досуге…

В какой момент она уверилась, что муж – величина в ее жизнипостоянная и неизменная, как вчерашний закат и сегодняшний рассвет, что онникогда и никуда от нее не денется, они все успеют, “догонят”, как двоечники вшколе, но потом, потом?!..

Ей некогда было особенно интересоваться им – к примеру,закатом она тоже не интересовалась, хоть и была осведомлена о том, что это наредкость красивое и величественное зрелище!

Она знала, что им очень повезло друг с другом. Они не былипохожи в мелочах, зато одинаково относились к жизни – то есть к работе! Ониникогда не мешали друг другу, не устраивали глупых сцен, не закатывали истерик,не останавливали друг друга, если нужно было срочно лететь в Грозный, скажем,первого января.

Ольга очень гордилась тем, что она такая умная ипрогрессивная жена, а сейчас, трясясь по разбитой афганской дороге, вдругусомнилась в этом.

Они не заговаривали о детях, и она считала, что этоправильно – работа забирала все силы, какие уж тут дети! Но она понятия неимела, что по этому поводу думает ее муж, а спросить ей не приходило в голову.

Они никогда не обсуждали будущего – в смысле “сколько этобудет продолжаться и когда это кончится?”. Ольга понятия не имела, сколько икогда.

И что они станут делать, когда кончится?

А если не кончится, значит, она так и умрет лауреатомПулитцеровской премии – в лучшем случае! В худшем – прокуренной, ироничной,умной телевизионной каргой, знающей о жизни все, кроме правды.

Она разлепила глаза и посмотрела на темную дорогу, изкоторой фары “ровера” вырезали рельефный кусок – ямы, ухабы, заборы.Электричества здесь отродясь не было, и только одно здание сияло в кромешнойтьме, как казино в Лос-Анджелесе, – иранский военный госпиталь.

Значит, Кабул уже близко.

Ольга опять закрыла глаза.

Независимость.

Ну да. Конечно. Все дело в этой проклятой независимости.

Ты неуязвим, пока ни от кого не зависишь. С тобой ничегонельзя поделать, разве что огорчить немного.

Она знала, что Никогда не позволит себе “зависеть”.

Стоит только чуть-чуть ослабить оборону, и конец. Всехорошо, пока ты наблюдатель, а не участник. Это участники играют “всерьез”, докрови разбивая головы, ломая руки, ноги, а иногда и шеи, а зрители лишь смотрятс трибун, так, чтобы все было видно, но вплотную не приближаются никогда! Ольгабыла абсолютно убеждена, что ни одна игра не стоит того, чтобы тебя вынесли споля на носилках под белой простыней с расплывающимися пятнами алой крови.

Бахрушин любил ее, то есть как раз и бегал по самому краюобрыва, поминутно рискуя сорваться и сломать шею, а она позволяла ему любитьсебя, только и всего.

Ольга знала, что переживет все, что угодно, – разрыв, уход,развод, – именно потому, что она наблюдает, а не участвует. Участвовать ей былострашно и не хотелось.