– При чем тут приказ?! – воскликнула она с досадой. Онислишком хорошо знали друг друга, чтобы отделываться подобными ответами. Приказбыл совсем ни при чем, и Бахрушин знал об этом. – Ты мог настаивать, он иподписал, чтобы с тобой не ссориться!

Так оно и было на самом деле, или почти так, но Бахрушину нехотелось ей об этом рассказывать.

– Ну и ладно, – скорее себе, чем ей, сказал Бахрушин. – Тычего пришла, да еще перед эфиром? Грозный не поставлю, можешь даже об этом незаговаривать! Пойдет Афган, а Грозный под картинку начитаешь.

Она улыбнулась, потушила сигарету и почему-то сразу жезакурила следующую. Это было странно. Она мало курила, в основном во времядолгих и трудных ночных монтажей, когда без кофе и сигареты невозможно дожитьдо утра.

Она молчала, смотрела на дым, и Бахрушин вдруг встревожился– что-то странное было в том, что она молчит, курит и старательно не смотрит нанего.

– Что, Алина?

– Я хотела уточнить, будешь ты со мной сегодня ужинать илинет, – быстро и фальшиво сказала она.

– Ты тоже хочешь поговорить со мной непременно “в городе”? –спросил он любезно. – Опять тайны мадридского двора, черт побери все на свете!

– Почему тайны?

– Да потому что сегодня весь день – сплошные ребусы! Песцовприходил, намекал на что-то и бровями на потолок показывал, Добрынин тожетуману напустил, а я знай разбирайся!

– А какого туману напустил Добрынин? – спросила она все стой же фальшивой живостью. – Российское телевидение закрывают? Перекидывают насна освещение футбола?

Перепрофилирование телеканалов в последнее время стало деломочень распространенным и даже обыденным. Особенно популярно было изполитических монстров делать нечто среднее между областным радиоузлом ипрограммой “Спорт в массы!”.

Шестой канал, к примеру, уж давным-давно перешел надемонстрацию пустых трибун во время матча пятой отборочной подгруппы Южнойфутбольной группы за место в чемпионате Краснодарского края на приз губернаторатого же края. Комментаторы зевали до слез, озвучивая феерическую картинку,футболисты вяло бегали за грязным мячом, тренер, с красным измятым лицом иосипшим голосом пропойцы и негодяя, на заднем плане кричал что-то,подозрительно похожее на “бей же, сука!” и еще нечто более энергичное – вселучше, чем политика с ее блестящими, вкрадчивыми, образованными журналистами,которые что хотели, то и делали с так называемым “общественным мнением”.

– Так что, Алеш? Закрывают Российское телевидение или поканет?

– Да нет, пока не закрывают, – отозвался Бахрушин, сердясьна себя за то, что вообще об этом заговорил. Не стоило этого делать. – Ужинатья с тобой буду.

В каком-нибудь тихом и скоромном месте, например в ресторане“Пушкин”. Сразу после эфира.

– Сразу после эфира будет разбор полетов.

– Я тебя от него освобождаю. Своим начальственным решением.

Она допила кофе, но ставить чашку на стеклянную поверхность,которую поддерживала красотка, не стала.

Потянулась, так что задрался край свитера, под которымобнаружился загорелый и стройный бок, и сунула чашку на его стол.

– Если ты освободишь меня от разбора полетов, все точнорешат, что ты со мной спишь.

– Все и так решили, это точно. Ольга тоже со всеми спит. Вданный момент, если я не ошибаюсь, с Ники Беляевым.

– А кто такой Ники Беляев?

– Шеф операторов. Он сейчас с Ольгой в Афганистане. Алина,что ты хотела у меня спросить?

– Не спросить, – решительно ответила она и посмотрела емупрямо в глаза. – Сказать.

– Что?

Она опять помолчала, и он уже начал раздражаться – сколькоможно! Она не девочка из детского садика, а он не воспитатель Макаренко. И непедагог Ушинский. И не…

– Алеш, я понимаю, что это идиотизм и глупые шутки, – тихо ичетко выговорила Алина Храброва, – но сегодня, прямо перед вечерней версткой, яв своем компьютере прочитала, чтобы я убиралась из эфира или будет хуже.

Бахрушина как будто стукнули по голове пустым ведром –ощущение и звон идеально соответствовали удару именно ведром.

Почему-то он спросил:

– Что значит, хуже?

Она пожала плечами и опять улыбнулась:

– Убьют.

– Подожди, – вдруг сказал он и взялся за лоб, – что значит втвоем компьютере?

– То и значит. В моем компьютере.

– Где эфирная верстка?!

Она посмотрела на него:

– Ну да. В том-то и дело.

* * *

Из машин долго никто не выходил, а потом высыпалось сразумного людей – Ольга насчитала пятерых моджахедов. Трое были в национальнойодежде, с “Калашниковыми”, белыми длинными мешками за спиной и почему-токеросиновыми лампами на поясе. Остальные в джинсах и майках, но тоже савтоматами.

Паника разинула отвратительно смердящую пасть, одним броскомприблизилась и посмотрела Ольге в глаза, готовая ужалить.

Ну что, поинтересовалась презрительно, как тебе еще и это?Все приключений не хватает, все драйва тебе подавай – так на, получи сколькохочешь этого самого драйва, хлебни сколько сможешь, только не подавись!

Журналистка! Ты трусишь, как кухарка, завидевшая мышь вкрупе, – только и осталось тебе, что подхватить свой фартук, завизжатьпронзительно, взлететь на табуретку и ждать, когда заявится на чай знакомыйсолдатик, выгонит из крупы мышь! Некуда тебе деваться вместе со всем твоимжурналистским апломбом, профессионализмом и железной уверенностью, чторедакционное удостоверение и “благородная миссия” делают тебя неуязвимой!

Вот сейчас, через десять секунд, они за тебя возьмутся. Имнаплевать на твое удостоверение, “миссию” и на то, что ты гражданин свободной идалекой страны!

Они вообще вряд ли подозревают о том, что ты человек, чегоуж говорить о гражданине! Им нет до тебя дела, даже этому нет, у которогофранцузское имя и отец в Париже. Они рождены, чтобы убивать и получать за этоденьги, и ты для них просто товар. Предмет торговли.

Только никто не станет тебя выкупать – у твоей страны массадругих забот, и не на что тебе надеяться, это уж точно.

Никто не поднимет на ноги МИД, никто не станет заявлятьникаких нот протеста и собирать для тебя деньги по всей державе – говорят,именно так собирали на немцев, угодивших в ловушку под Кундузом!

Если очень повезет, они убьют тебя быстро.