– Что “но”?

Тут председатель Российского телевидения сделал следующее.Он вдруг стремительно поднялся из кресла, в два шага дошел до пионерлагернойдверцы и широко ее распахнул. За ней была тихая приемная, из-за обилия окон истеклянных дверей похожая на аквариум, а за столом Марина, морская царевна.

Царевна встрепенулась и уставилась на председателявопросительно.

– Мне ничего не нужно, – сказал Олег Добрынин негромко. –Дверь пусть пока открытой останется, а вы не пускайте никого в приемную.

Марина стремительно поднялась.

– Олег Петрович, я не расслышала, простите, пожалуйста.Что-нибудь…

– Ничего не нужно, – сказал председатель во весь голос.Бахрушин смотрел на него с изумлением. Олег Добрынин шпиономанией никогда нестрадал. – Не пускайте никого в приемную минут десять, а дверь пусть пока будеттак.

Марина если и удивилась, то виду не подала, выбралась из-застола и исчезла.

– Так надежнее, – пробормотал Олег Петрович, вернулся застеклянный стол и носком лакированного ботинка потрогал зад каменной красотки.– Так вот.

Никитович хотел, чтобы я прямо от него Столетову позвонил, яи звякнул, но…

– Что?

– Столетова не нашел.

– Как не нашел?! – поразился Бахрушин.

Этого тоже не могло быть, потому что не могло быть никогда.Если председатель телерадиокомпании ищет за границей своего собственногокорреспондента, в интересах этого корреспондента найтись немедленно, в ту жесекунду, получить все инструкции, выслушать все претензии, поклясться в вечнойверности и только после этого вернуться в Латинский квартал, в Cafe desArtistes допивать свой виски.

– Не нашел, – подтвердил Добрынин тихо. – Дома нет, вкорпункте, понятно, ничего не знают, жена в обмороке, потому что он пропал.

– Вот черт, – повторил Бахрушин.

– Вот именно. Он два дня назад уехал на какую-то встречу и стех пор не вернулся. Все. Конец истории.

– История хороша, – оценил Бахрушин.

– И я про то же, – согласился Олег Петрович. – Стал быНикитович меня вызванивать, настаивать, чтобы я немедленно в Париж звонил, ивообще вею кашу заваривать, если бы за этим ничего не было. А?

– Я не знаю, – сказал Бахрушин медленно. – Мало ли что ему вголову взбредет. Может, ему уже отставку подписали, мы же не знаем! И ему нужносрочно повысить собственный статус. Вот он и… старается. Разоблачаетмеждународные заговоры.

– Отставку ему не подписывали, и мы это знаем, – поправилего председатель, налегая на слово “мы”. – И что это он вдруг сейчас старается,когда тема такая скользкая? Кроме того, Никитович не Ястржембский, он на себяотродясь никаких ответственных решений не брал, особенно по террористическимгруппировкам.

Ты что-нибудь понимаешь, Леша? Я вот решительно ничего.

Бахрушин не знал, что отвечать, – пожалуй, в первый раз стех самых пор, как его вызвали в подвал, за железную дверь, имевшую название“Первый отдел”, и там вкрадчиво спрашивали, что он думает о студенте Подушкинеи студенте Ватрушкине.

Впрочем, тогда он вышел из положения, а как выходить сейчас,он не мог себе представить.

Зачем пришел Добрынин? Перевести все стрелки на него,Бахрушина? Почему так спешно? Почему перед самым своим отъездом? Или отъездтоже как-то связан с этой дикой парижско-арабской историей?! Куда делсяСтолетов, если он вообще куда-то делся? Почему он звонил Никитовичу, а неДобрынину или Бахрушину, которые являлись его непосредственными начальниками?Это было бы гораздо проще и логичней!

Объяснение его звонка могло быть только одно – он на самомделе верил в то, что пленка подлинная, и хотел доложить о ней как можно выше,чтобы как-то подстраховаться в случае, если….

Если что?..

И может быть, это самое “если” уже наступило, раз жена незнает, где он, и мобильный не отвечает?!

– Ну что? – повторил Добрынин. – Есть соображения, АлексейВладимирович?

– Откуда у нашего корреспондента в Париже может бытьподлинная запись Акбара?! Он русскими балетными сезонами занимался и выезднымизаседаниями штаб-квартиры НАТО! Принимать Литву или не принимать. Веритьобещаниям украинского президента или не верить. Ну, выставку там арестовали, онсинхроны с адвокатами прислал! Арабы-то откуда?!

– Это все я и сам знаю, – пробормотал председатель. – Вобщем, я тебе сказал. Ты ничему особенно не удивляйся.

– Чему, например?

– А ничему, – неожиданно резко сказал Добрынин. – Но этотолько первый вопрос. Будет еще второй, но он… короче.

Сейчас спросит про Храброву, почему-то решил Бахрушин.

Если спросит, я точно заплачу. Когда Паша спрашивал,стерпел, а сейчас заплачу.

– Твою жену из Афгана надо отзывать, – сказал Добрынин, иБахрушин чуть не упал с дивана, прямо к уткнувшейся в ковер головепорнографической девицы. – Не сегодня-завтра талибы в наступление пойдут.

Вот это я точно знаю. Беляев пусть остается, а Ольгу надовозвращать. Хватит. Я уже приказ подписал. И это последний раз, когда она навойну поехала!

– Олег.

– Да понимаю я все! Моя вон тоже… бизнес-вумен, черт бы еепобрал! Бизнес-вумен и политик она у меня!

– Я знаю.

– Да ладно! Никто не представляет, каково это.

Никто из вас не женат на лидере думской фракции!

– Я женат на гении отечественной журналистики.

Это, наверное, похоже.

– Ну, короче, гению журналистики я не муж, а потому могузапретить прогулки на войну. Я запретил.

– Да у нее не прогулки!

– Ладно, Леша, я все понимаю. Она правда классный журналист,но война…

– Не женское дело, – договорил за него Бахрушин.

– Вот именно.

– Я говорил ей миллион раз.

– А я говорить не буду, я же не муж! Если ей непременно надона войну, пусть меняет работу. На другой канал уходит. От Российского каналаона больше ни в какие горячие точки не поедет. И приказ я подписал.

Тут Бахрушин вдруг разозлился.

Он вообще не любил, когда с ним разговаривали как с “мужемего жены”, да еще в назидательном тоне. Он и сам знает, что женщине на войне неместо.

Да, он ни за что не отпустил бы ее, если бы это быловозможно.