Председатель, измученный статуями, в одночасье, велелотправить их чохом во внутренний двор и там красиво расставить среди пальмовыхи апельсиновых деревьев. Но – вот беда! – во дворе, как правило, проходиливсякие расширенные переговоры, и непуганые иностранцы, неподготовленные ксозерцанию статуй, приходили в уныние, а японцы усмотрели в них некий намек, ипереговоры вообще не состоялись. Добрынин закатил скандал, и скульптурныешедевры в спешном порядке подарили братскому украинскому телевизионному каналу“Червона Слава”.

В компании поговаривали, что нынешний хозяйственный боссвдобавок к плодотворной работе, проведенной в мужских сортирах, готовитинтервенцию во все буфеты. Неизвестно было, собирается ли он и буфеты оснаститьбиде – вместо стульев, к примеру, – но приказ о том, что с первого декабря всеточки общепита будут “временно закрыты навсегда”, уже появился на доскеобъявлений.

А кофе так и оставался скверным, хоть плачь.

– Ты будешь, Олег?

– Давай.

Бахрушин налил примерно полчашки и сунул председателю. Тотпонюхал, хлебнул, откинулся на спинку кресла и вытянул ноги.

– Сказка, – как будто пожаловался он.

– Это точно.

Некоторое время они молча глотали огненный кофе. Бахрушин засвой стол не пошел, сел напротив и тоже вытянул ноги.

– У меня к тебе два дела, – допив, сказал Добрынин ипристроил чашку на край стеклянного стола, приобретение позапрошлогохозяйственного директора. У стола была подставка в виде голой красотки, сидящейв позе эмбриона – лицом в ковер, спиной наружу.

На спине как раз и располагалась стеклянная крышка.

Бахрушин иногда в порыве раздражения поддавал красотке ногойпо заднице – очень удобно.

– Первое. Серега Столетов третьего дня звонил из Парижа. Ноне мне, а Никитовичу.

Бахрушин моментально насторожился.

– Зачем он звонил Владлену, если он наш… корреспондент?

– Не знаю. Только Владлен перепугался и сразу стал мнезвонить, а я… уезжаю.

Владлен Никитович был помощником президента России поинформации – фигура абсолютно “образцово-показательная”, ничего не решающая,легкая, если выражаться шахматными терминами. Никитович был специалистом повсякого рода пространным заявлениям по вопросам, в которых никто не разбирался,и по ответам, в которых никто не нуждался.

– А что там может быть в Париже, Олег?

Добрынин поморщился, стянул перчатку, почесал нос и опятьнатянул, хотя в кабинете было тепло.

Я не могу задерживаться, вот как понял Бахрушин жест сперчаткой. Я зашел к тебе сам, и ты должен понимать, что ненадолго. Я сейчасуйду.

– Точно не знаю. Мне Столетов так и не перезвонил. НоНикитовичу он сказал, что по информационным агентствам ходят слухи о какой-токассете, на которой синхрон Аль Акбара.

Бахрушин подумал секунду.

– Ну и что? Сколько их было, этих кассет, и все фальшивки,до одной.

Али Аль Акбар был духовным лидером талибов, или частиталибов. Бахрушин, к стыду своему, не слишком в этом разбирался, хоть ируководил информацией федерального канала. Акбар был не только лидером, но ифинансистом, и с его финансами тоже связана какая-то тайна – говорили обалмазных копях его отца, о нефтяных скважинах тестя, но точно никто не знал,кроме, быть может, спецслужб, но Бахрушин почему-то уверен, что и спецслужбы неочень в курсе.

Акбар моментально взял на себя ответственность за теракты вНью-Йорке и Вашингтоне, информационное агентство “Аль Джазира” распространилотогда его заявление, и через Интернет все время просачивались какие-то слухи, ивсе это было бы почти неинтересно – мало ли слухов выползает из Интернета и малоли заявлений делает “Аль Джазира”! – если бы не одно обстоятельство.

Никто и никогда не видел Акбара.

Никто не знал его в лицо.

На видеокассетах его роль все время исполняли какие-торазные люди, бородатые и безбородые, в чалмах, платках и вовсе без них, вхалатах, шароварах и костюмах от “Хьюго Босс”. ЦРУ время от времени на весь миробъявляло о том, что наконец-то получена подлинная запись Акбара и можно начать“активные действия”, сличить голос, цвет волос, чуть ли не отпечатки пальцев,занести в картотеку, пропустить через компьютер и…

На этом “и” все останавливалось. Появлялась следующаяпленка, на которой был вовсе другой Али Аль Акбар, и поиски начинались сначала,хотя “цивилизованный мир” так и не знал толком, кого надо искать.

Добрынин посмотрел в окно, даже шею вытянул, чтобы получшеразглядеть, что там такое, за стеклом.

Ничего особенного не было – дождь, темнота, горящие окнасоседнего крыла.

– Столетов сказал Никитовичу, что… кассета подлинная. Якобыон точно это знает.

– Вот черт!

– Вот именно.

– И… откуда он это знает? Что кассета подлинная?

– Леш, я толком ничего не понял. Никитович мне позвонил,вызвал в Кремль и три часа валтузил, как щенка неразумного. Что это, мол, моикорреспонденты себе позволяют, и как это они осмеливаются напрямую ему звонить,да еще с такими глупостями, да еще по открытой связи!

– Так если это глупость, то какая разница, открытая связьили закрытая? – спросил Бахрушин осторожно.

– Ну, вот именно.

Добрынин перестал изучать окна соседнего дома и стал изучатьсогнувшуюся в три погибели девицу под стеклянной крышкой стола.

Алексей Владимирович помалкивал, ждал.

– Красиво живешь, – сказал наконец председатель. – Порнухупрямо в кабинете показывают. Даже и ходить никуда не надо.

– Не надо, – согласился Бахрушин.

– Ну, и еще Столетов ему сказал, что кассета у него.

Этого Бахрушин никак не ожидал. Такого просто быть не могло.Не могло, и все тут.

Он тоже порассматривал девицын зад и сказал то, что думал:

– Этого быть не может.

– И тем не менее, Леша.

– Да откуда у Столетова какие-то секретные материалы?! И онникогда арабской тематикой не занимался! Он в Париже седьмой год и за своеместо удавится, Олег! И кого хочешь удавит! Он осторожнее папы римского!

– Ну, папа римский просто рисковый пацан по сравнению соСтолетовым, – согласился председатель, и они улыбнулись друг другу.

– Никитович мне сказал, – помолчав, продолжил Добрынин, –что Столетов в Париже допился до того, что ему стал мерещиться Али Акбар вподлинном обличье, да еще на видеокассете, и просил меня немедленно егоприструнить, но…