Гийом покосился на нее и усмехнулся.

– Война.

– Там… позиции талибов?

– Должно быть, да.

– А вам об этом неизвестно?

– Мне нет.

– Так там есть талибы или нет?

– Американцы думают, что есть.

– А вы как думаете?

– Я не думаю. Это не мое дело, – сказал он.

Они все так разговаривали – непонятно было, всерьез или нет.Понятно только, что они в грош не ставят европейцев с их идиотскими вопросами.

– Не имеет значения, есть там талибы или нет, – вдругдобавил Гийом и плюхнулся обратно на сиденье.

Пистолет зацепился за что-то и неудобно задрался, и он сдосадой дернул и отпустил портупею. – Важно, что американцы близко.

– Что значит – близко?

– Вчера высадился десант. Спецназ. Мы ждем приказа онаступлении.

– О наступлении… куда?

– На позиции талибов. В Мазари-Шарифе.

Ольга лихорадочно соображала, как бы “раскрутить” его набольшое интервью. Про Мазари-Шариф и позиции талибов и так все знали. Впрочем,информация об американским десанте, выданная им как бы просто так, былаабсолютно сенсационной, если только он… не врал. Вполне мог врать.

Они то ли все время лгали, то ли путались в выдаваемыхсведениях – и непонятно было, специально иди нет.

Опять бабахнуло и взорвалось, выплеснулся песок, взметнуласьпыль. Ольга вцепилась ногтями в ладонь, но моментально разжала пальцы, потомучто снова заметила его насмешливый и колючий взгляд.

– Господин командир, я хочу попросить вас об интервью.

– Мне нечего вам сказать, кроме того, что я уже сказал.Американцы близко. Скоро начнется настоящая война.

– Значит, сейчас война не настоящая?

Он пожал плечами и перевел взгляд на гору.

Ольга в кармане включила диктофон, уверенная, что сделалаэто ловко и незаметно. Что-нибудь наверняка запишется. Если давать это подкартинку, которую снимет Ники, да под перевод, про качество записи никто и невспомнит.

Кроме Бахрушина, конечно. Он все заметит, и отделтехнического контроля заметит, и будут потом неприятности, потому что Бахрушинунаплевать, что материал сделала его жена, а ОТК наплевать, что материалприслали из Афгана. Главное, что их волновало, – чтобы качество былосоответствующим.

А о каком качестве может идти речь, если диктофон в кармане,говорит Гийом на скверном английском, а рядом бабахает и рвется!..

– Так вы согласны?..

– Я готов говорить с вами сейчас. Что там будет дальше,знает один Аллах.

– Большое спасибо, но мне бы хотелось переговорить с вами вболее… неформальной обстановке. У вас дома, например.

– Джабаль-ус-Сарадж. Знаете такое место?

– Это где-то на севере. Почти граница, правильно?

– Там мой дом. До него далеко.

– У вас большая семья, господин командир?

– Жена и двое детей.

И тут Ольга не удержалась.

Нельзя было спрашивать об этом, никак нельзя, да еще один наодин, да еще так далеко от “центра цивилизации” в виде камышовой будки, и отНики тоже…

– Ваши дети тоже будут воевать, когда до них дойдет очередь?

Он опять усмехнулся своей непонятной арабской усмешкой.

– Они родились, чтобы воевать.

– И сколько им лет, этим воинам?

Он помолчал, как будто не сразу смог вспомнить.

– Два года и четыре.

Ольга вдруг разозлилась так, словно ей действительно былодело до детей этого полевого командира с непонятным именем Гийом, непонятнойсудьбой и домом в Джабаль-ус-Сарадже.

– Замечательно. Вы даже не знаете, как дети растут, потомучто они живут где-то на севере, а вы здесь, ждете, когда американцы начнутштурм! Но вы уже знаете, что они будут воевать!

– Наши дети рождаются только за этим. Ибо только на это естьволя Аллаха.

– Чтобы ваши дети убивали наших?! Именно этим озабочен вашАллах?! Неужели вы верите, что ему больше нечем заниматься, кроме этой поганойвойны?!

– Кому? – спросил Гийом, помедлив, и опять посмотрел как-тостранно, но ее уже несло, и она не могла остановиться.

– Да вашему Аллаху!

Она знала за собой такую черту – неспособность затормозить иостановиться. Свои самые лучшие репортажи и самые лучшие материалы она сняла инаписала именно в состоянии “свободного полета”, когда отказывали всесдерживающие центры.

Нечасто с ней такое случалось.

– Мы ведем… богословский спор? – спросил он и засмеялся. Аможет, он что-то другое спросил, потому что от злости у нее шумело в ушах, аговорил он не так чтобы очень правильно, ей все время приходилось вслушиватьсяи мысленно повторять за ним каждую его фразу, как бы переводя ее на понятныйдля нее английский язык.

– Ваш богословский спор ничего не стоит. Война – самыйлегкий бизнес из всех, уж это я поняла давно!

Ничего не нужно. Научись стрелять и не слишком бояться. Истанет наплевать на все, потому что завтра не существует. Даже на собственныхдетей вам наплевать, потому что вы знаете, что вас убьют. Сначала какое-товремя вы будете убивать, а потом убьют вас. Есть такая штука, она называетсязакон больших чисел. Слышали?

– Нет, – признался афганец. Впереди опять воздух как будтодернулся и рвануло, во все стороны с горного склона плеснулись камни и комьяземли.

Если она не остановится, он убьет ее, это же очень просто.

Он перережет ей горло, и черная кровь брызнет на ее штаны имайку и фонтаном станет бить в землю, а он вытрет об ее волосы свой зазубренныйармейский нож – оружие убийц и насильников, – сядет в “уазик” и вернется влагерь.

Ники не найдет ее никогда. Афганцы не скажут, а больше никтоне видел, что она уехала с командиром в горы.

– Закон больших чисел означает, что если девять разпронесло, то на десятый обязательно что-нибудь случится. Ну, на двадцатый. Илина сорок восьмой. Вас убьют, и ваши дети вырастут, не зная ничего, кроме войныи этих гор! Вы этого для них хотите?!

– Почему русскую журналистку так взволновала судьба моихдетей? Почему их судьба не волновала никого, когда ваша страна пришла, чтобыразорить и уничтожить нашу? Почему Россия распоряжалась нашей судьбой, каксвоей собственной?