Да, он с великой радостью заставил бы ее снимать ОльгуСвиблову и концептуальные фотографические выставки.

Да, он был бы счастлив, если бы ее интересовала неполитическая журналистика, а, скажем, женские ток-шоу – скажите, а сколько солинужно класть в грибы, чтобы они не закисли? Скажите, а ваш муж ревнует, когда вытанцуете с другим? Скажите, а во сколько лет, по-вашему, оптимально вступать вбрак морякам-подводникам?

Да.

Только женщина, которая занималась бы всеми этими нужными иважными делами, вряд ли была бы его женой.

Разозлившись, Алексей Владимирович спросил свирепо:

– И что я должен теперь сделать?

– Скажи мне спасибо, – предложил Добрынин. – Хочешь, можешьменя поцеловать.

– Спасибо тебе, Олег. А поцелует тебя Ольга, когда вернется.

– Разозлится?

Бахрушин улыбнулся.

– Еще как.

– Уволится?

– Может, и уволится. Ты же ее знаешь.

– Не отпущу, – подумав, объявил Добрынин. – Скажи Здановичу,или кто там с ней будет разговаривать, чтобы возвращалась. Завтра же.

Некоторое время они посидели молча, а потом Добрынинподнялся.

– Ладно. Мне бы на самолет не опоздать, а еще домой заехать,на своего думского лидера глянуть. Я вернусь через три дня.

Он улетал в Брюссель на форум “За свободу средств массовойинформации” – мероприятие скучное, но приличное, куда всегда съезжались люди,которым просто нужно было поговорить друг с другом.

Добрынин ездил туда не каждый год, только когда компанияподбиралась подходящая, и Бахрушин не знал, с чем связан его отъезд – с тем ли,что компания на этот раз оказалась подходящей, или с тем, что пропавший вПариже Сергей Столетов позвонил помощнику президента России и сообщил, что унего имеется подлинная запись “террориста номер один”, которого никто и никогдане видел.

Если верно второе, а Бахрушин подозревал, что именно так иесть, значит, наступают трудные времена.

– Да, – почти от двери сказал председатель как человек,внезапно о чем-то вспомнивший, – что там у тебя с Храбровой? Роман, что ли?

Бахрушин почему-то опять не зарыдал, а, наоборот, засмеялся.

– Ну конечно. У меня романы со всеми хорошенькими ведущими…Обоего пола, кстати сказать.

– Да ну тебя к черту. – Добрынин еще потоптался на пороге,потом вышел в приемную и закрыл за собой дверь, которая через секундураспахнулась снова.

На пороге стояла Алина Храброва, очень красивая, оченьвысокая, с уже готовой “в эфир” сложной прической, которая делала ее чутьстарше и строже, но в джинсах и немудреном просторном свитерочке.

Председатель ехидно улыбался, придерживая перед ней дверь.

– К тебе… посетитель, Алексей Владимирович.

– Алеш, можно к тебе? Я на пять минуть только.

Извините, Олег Петрович.

– Не за что. Мы уже закончили, а я всегда рад с вамиповидаться. “Новости” смотрю всегда, и ваше участие очень их… украсило.

Непонятно было, комплимент это или все-таки нет, по крайнеймере, как комплимент это не прозвучало, и удивленные плечи Храбровой осталисьчуть-чуть приподнятыми, хотя дверь за председателем уже закрылась.

– Что это он хотел сказать, Леш?

– А шут его знает. Мне он сообщил, что у нас с тобой роман.

Она засмеялась. У нее был приятный смех и очень белые зубы.

– Господи, Леша, с кем у меня только не было романов! Японачалу обижалась и плакала, а мама меня утешала. А потом мне стало все равно.А тебе что? Не все равно?

– Все равно, все равно, – выговорил Бахрушин быстро. – Тымне лучше скажи, что там у тебя с мужем вышло? Вот это вопрос века, на которыйя так и не знаю ответа, а общественность настаивает.

– Какая общественность?

– Да практически вся. Срывание всех и всяческих масок.

Храброва прошла в кабинет, села за столик со стекляннойкрышкой, заглянула вниз, обнаружила девицу, уткнувшуюся в ковер, и фыркнуланепочтительно.

Потом устроилась поудобнее, выпрямив и без того прямуюспину, и положила руки на колени.

– Муж от меня ушел. Три месяца назад. Налей мае кофе,пожалуйста.

Вот, черт возьми, подумал Бахрушин, включая кофеварку.

Этот самый ушедший муж, как и ушедшая жена, был стандартнымтелевизионным диагнозом. Болезнь практически неизлечима и заразна, как вирусзимнего гриппа.

– Почему он от тебя ушел?

– Да потому, что ему все надоело. Меня дома никогда нет.“Московский комсомолец” в каждом телевизионном обзоре сообщает о моихлюбовниках, прямо списком, как будто они в Думу баллотируются. В “Известиях”все время пишут, что я ужасно веду программу и меня терпят только из-заБаширова. – Она улыбнулась совершенной улыбкой, известной миллионам людей вэтой стране, и красиво закурила. Она все делала очень красиво. – Денег яполучаю мало, а содержать меня дорого. Вот и все дела.

– Я тебя расстроил?

– Что ты, Алеша! – Она как будто даже удивилась. – Вовсенет. Надо было мне тебе сразу рассказать, а я как-то… постеснялась. Кроме того,я не думала, что это имеет большое значение. Для тебя, по крайней мере.

– Для меня и не имеет, но… общественность, ты же понимаешь.

Ее плечи опять чуть-чуть дрогнули.

– И ты из-за этого ушла с четвертого канала?

Алина сильно затянулась и посмотрела на Бахрушина сквозь дым– невеселыми карими глазами.

– А ты из-за чего ушел с “Российского радио”? Сидел бы ируководил себе, все там у тебя было хорошо.

Но ты же ушел!

– Один-один, – констатировал Бахрушин весело. – Ладно. Еслизахочешь, сама расскажешь.

– Ты же, наверное, все знаешь. Никогда не поверю, что тысправки не наводил, когда меня на работу звал!

– Наводил, – признался Бахрушин, словно уличенный в чем-топостыдном. – Наводил, Алин. Но почему-то тебя так никто и не сдал.

– Неужели? – удивилась она.

– Точно.

– Странно.

– Не странно. Ты… правда, очень хороший ведущий. Ведущая.

– А Добрынин тоже так думает?

– Ну, приказ о приеме тебя на работу именно он подписывал!