Не повезет, проведешь в плену десять лет и умрешь подпыльным глиняным забором ни к чему не пригодной истерзанной старухой с выбитымизубами и лысой головой!

Ужалить? Прямо сейчас!

Но Ольга справилась – паника еще не знала о том, что онасильная личность и может справиться с чем угодно!

Она посмотрела в глаза своей панике – и победила, хоть навремя. Зашипев, та уползла за ее спину и замерла над плечом, в любую секундуготовая вцепиться снова.

Гийом неторопливо снял смуглую руку со щитка и зачем-тоположил ее на переключатель передач.

Поближе к пистолету, поняла Ольга с некоторым запозданием.

Выходит, это чужие?! Это не свои?! Значит, и Гийом их боитсятоже?!

Чужая отрывистая речь ударила в уши, как камнепад.Заговорили все разом и очень громко. Они всегда говорили так, что Ольга думала– вот-вот подерутся.

Гийом слушал и молчал.

Пот потек за воротник и постыдно, насквозь, вымочил поясштанов. Ольга шевельнулась на виниловом сиденье, чтобы хоть как-то вытеретьтам, где было мокро.

Они все оглянулись на ее движение, хотя она не производиланикаких звуков – наверное, так боковым, задним, черт знает каким зрениемстепной орел видит тень мыши, мелькнувшую на земле!

Ольга стиснула пальцы так, что стало больно ладоням. Онирассматривали ее какое-то время, словно оценивали – или на самом делеоценивали? – и Гийом рассматривал вместе с ними, как будто впервые видел, апотом отвернулись и опять заговорили, громко и сердито.

Беседовали довольно долго – у Ольги от напряжения затеклиплечи, на которые холодными змеиными кольцами давила паника.

Темнота сгущалась стремительно.

Плечи болели, и ладони тоже, и Ольга вдруг поняла, что досмерти устала… бояться. Невозможно бояться все двадцать четыре часа в сутки.

Невозможно.

Ни одна работа, ни один репортаж, даже самый блестящий,этого не стоит.

Потом все пятеро вскочили в свои машины, как-то разом,моментально – и уехали.

Пыль заклубилась, заволакивая красные фонари тормозныхогней, и расширяющийся конусами свет фар запрыгал по склону темных гор.

Гийом запустил двигатель, резко сдал назад и поехал в другуюсторону, вниз и вправо.

Откуда он знает, куда ехать? Кругом все одинаковое, а втемноте вообще ничего нельзя разобрать!

Машину сильно трясло, сидеть было очень неудобно, и Ольга несразу сообразила, что по-прежнему стискивает кулаки, вместо того чтобыдержаться хоть за что-нибудь!

Она взялась за ручку на двери, из которой торчали виниловыекишки, радуясь тому, что это обычная автомобильная ручка, привычная и гладкаяна ощупь.

– Что им было нужно?! И кто это?!..

– Никто. Крестьяне.

– С автоматами и на джипах?!

– Здесь все с автоматами и на джипах, леди. Здесь война.

– Я знаю, черт побери! – крикнула она. – Я спрашиваю, что имбыло нужно?!

Гийом выкрутил руль и нажал на газ. “Уазик” хрюкнул ирванулся вперед, не разбирая дороги. Впрочем, какие дороги?!

– Они ищут каких-то людей. У этих людей информация, котораянужна… той стороне.

– Какой стороне?!

– Фахиму.

Ольга не стала переопрашивать – она понятия не имела, ктотакой Фахим и что за “информацию” он может искать в горах, да еще подамериканским обстрелом.

Она не спросила, но Гийом сбоку быстро посмотрел на нее –понял, что не знает.

Журналистка чертова! Профессионал!..

– Фахим – командир самого крупного в этих местах отряда.Правая рука муллы Омара.

Ого! Мулла Омар – идеолог движения Талибан. Наверное, этотФахим – большая шишка.

– Говорят, что он единственный, кто знает в лицо Аль Акбара.Информацию, которую он ищет, нужна именно Акбару.

– А… эти люди? Талибы?

Он ничего не ответил, и Ольга поняла, что вопрос глуп.

Гражданская война. Конечно.

Сегодня они талибы, завтра – моджахеды, послезавтра – воиныСеверного Альянса, а если образуется Южный, через три дня они станут еговоинами. При этом все они – просто крестьяне.

Крестьяне возделывают поля.

Что это за поле, которое нужно вспахивать с помощью “калашей”,“винтов” и кривых, зазубренных ножей, специально предназначенных для того,чтобы выворачивать кишки?! Что вырастет на таком поле?!

Уже совсем стемнело, когда они добрались до камышовой будки,откуда уезжали. Журналистов не было видно, и лошадей, на которых онипереправлялись через реку, тоже, зато возле пыльной коричневой стены курилНики. Фары “уазика” выхватили его из темноты, словно моментальное фото, –чернота, ночь, стена и Ольгин оператор, моментально приставивший ладонькозырьком к глазам.

Гийом остановил машину, но двигатель не выключил и фары непогасил. И сам из машины почему-то не вышел.

– Спасибо, – неловко сказала Ольга. – Так что насчетинтервью?

Ники далеко в сторону отбросил сигарету – она прочертила втемноте длинную оранжевую дугу – и быстро пошел к машине.

– Никаких интервью, – ответил Гийом твердо. – Этот человек свами?

– Где ты была?!

– Ники.

– Где ты была, я тебя спрашиваю?!

– Он с вами?

– Со мной, – согласилась Ольга со вздохом. Ей было смешно инемножко страшно – она еще никогда не видела Ники Беляева в таком гневе.

– Я, черт побери, с ней, – заорал он по-английски, – и я,черт побери, за последние полчаса чуть не сдох! Ты что?! Ненормальная, вконце-то концов?! – со слова “ненормальная” он почему-то перешел на русский, иОльга вдруг подумала быстро, что он непременно чем-нибудь в нее швырнет. – Я незнаю, где ты!

Халед, придурок, тоже не знает! Здесь никто не знает, былали ты вообще! Все журналюги давно уехали! Здесь целый день бомбят, блин! Этитвари, – кивок в сторону сидящих на корточках возле глиняного крылечкабородатых людей, – не скажут ни слова, хоть расстреляй их!

Куда ты поперлась?! Зачем с ним поперлась?!

– Скажите ему, что я перевезу вас через реку, – невозмутимопроговорил рядом Гийом. – Сейчас вы нигде не найдете лошадей.

– Вы очень любезны, черт вас побери! – проорал по-английскиНики. – Так невозможно работать! В последний раз в моей жизни! – и опятьпо-русски с не меньшим пылом: