его дивизий и вырвав у каудильо стратегическую инициативу. Недавно изданная в Испании биография Висенте Рохо носит красноречивый подзаголовок: «Генерал, унижавший Франко».

Среди промахов Рохо, на которые указывали обычно не исследователи, а мемуаристы, значилось неумение или нежелание настоять перед военным министром на продолжении удачно начатого наступления под Теруэлем и особенно – отказ от встречных ударов по наступавшему врагу, то есть от перехвата инициативы, во время Арагонско-Левантийской операции 1938 года. Отказ этот позволил националистам выйти к Средиземному морю и разрезать территорию Республики надвое, что явилось прелюдией к финальной победе над ней. Во время сражений в Каталонии Рохо доложил правительству о невозможности победы. Но, находясь после войны в мексиканской эмиграции, генерал никогда не осуждал требовавших продолжения борьбы коммунистов или Советский Союз. Вместе с тем в середине 1950‑х годов Рохо оказался одним из очень немногих республиканских деятелей, безнаказанно вернувшихся в националистическую Испанию. Последний факт дружно замалчивали все советские историки.

Опубликованные с большим опозданием, в 2000‑х годах, документы Коммунистического Интернационала осветили личность и деятельность Рохо совсем в ином, далеко не розовом свете. Так, генерал Эмиль Клебер (см. ниже) на втором году войны счел скромного и усердного генштабиста интриганом и двурушником, о чем и доложил по инстанциям. Видный деятель Коминтерна и фактический руководитель испанской компартии Пальмиро Тольятти обнаружил в Рохо (правда, задним числом) подлую натуру и искусно замаскировавшегося националиста – сторонника Франко. После окончания войны Тольятти написал в отчете Президиуму Коминтерна: «Рохо всегда был загадкой. Но он умел с большим искусством культивировать отношения с компартией. Как ни странно, перед каждой военной катастрофой он делал шаг навстречу нашей партии. Перед второй фазой Теруэля (Теруэльского сражения. – С.Д.) он заявил, что единственной партией, в которую он мог бы вступить, является компартия. В 1938 году накануне фашистского наступления в Леванте его сын просил дать ему партийный билет, а сам Рохо обращался к Негрину за разрешением вступить в компартию (Негрин ему отказал). В то же самое время он покрывал самые подозрительные во всей армии элементы – полковников Муэдру и Гаррихо[124], дезорганизовал генштаб… Во время боев в Леванте внимание Рохо было направлено в неверную сторону (неправильное размещение резервов, излишние перегруппировки, ввод войск в сражение мелкими пачками[125]). Рохо несет прямую ответственность за провал операций в Эстремадуре (в 1939 году. – С.Д.). Его прокоммунистические заявления кажутся на таком фоне по меньшей мере странными».

Правда, Тольятти разъяснил не все. Осталось недосказанным, в чем же выразилась дезорганизация работы (или структуры?) генерального штаба, в которой он видел руку его начальника. Но так или иначе у современных исследователей есть весомые причины обвинять полковника, а затем генерала Рохо не только в невольных просчетах и промахах, но и в сознательной вредительской деятельности.

Выходцем из семьи плотника был андалузец Хуан Модесто, начинавший военную службу рядовым Иностранного легиона, дослужившийся в легионе до сержанта, а в республиканской армии сразу произведенный в майоры – заслуженно: он оказался прирожденным военным лидером типа Буденного или Муравьева в России. Про Модесто говорили, что он не только умный и храбрый предводитель, но и единственный из молодой поросли республиканских командиров, способный читать топографическую карту (карту местности). Щадивший жизни солдат не более, чем Варела или Ягуэ, Модесто закономерно стал коммунистом сталинского толка. В отличие от очень многих республиканских «партийных военачальников», он всегда был дисциплинирован и лоялен к правительству и к Военному министерству. К концу войны Модесто командовал армией и в отличие от друга-соперника Листера был произведен в генералы. Его войска прославились во время Мадридской, Теруэльской и Каталонской операций. Модесто разделил с Рохо и Листером ответственность за неудачу под Брунете и славу сокрушения вражеского фронта в долине Эбро.

Каменотес в юности, убежденный коммунист, дважды живший в нашей стране в качестве эмигранта – в ранней молодости и в солидном возрасте, участвовавший в прокладке первых линий Московского метро, Энрике Листер может считаться самым прославленным республиканским военачальником. Листера не раз обвиняли в терроре против других партий – особенно против анархистов. Действительно, именно его 11‑я дивизия по приказу из столицы разгромила созданное в Арагоне анархистское сообщество. «Красавца Энрике» резонно упрекали также в саморекламе – он более чем охотно общался с журналистами и щедро угощал их, что способствовало его известности. Но Листер был терпим к ошибкам подчиненных, исправлял их сам, отличался оптимизмом и ораторскими способностями. Вместе с тем ему было свойственно своеволие и местничество (как, например, Чапаеву, Щорсу, а также американским «политическим генералам»). Подобно красным командирам или зеленым предводителям в России, Листер мог во время жаркого спора направить на любого оппонента заряженный револьвер. «Необузданный феодал», – гневно написал о нем в официальном документе советский офицер Кароль Сверчевский.

Вероятно, обаятельного Листера нужно считать первым из республиканских военных деятелей, прибегнувших к бессудным расстрелам. Таким образом он поддерживал порядок во время беспорядочного отхода республиканских колонн из Эстремадуры в Кастилию в 1936 году. Взбадриваемые таким образом колонны Листера после поступления советской помощи прекрасно проявили себя в дни боев на окраинах Мадрида. Позже Листер вместе с анархистом Сиприано Мерой и венгерским коммунистом Мате Залкой стал героем самого известного сражения войны – Гвадалахарской победы Республики над итальянским экспедиционным корпусом генерала Роатты. Затем он сыграл в лучшем случае сомнительную роль в Брунетской, Сарагосской и Теруэльской операциях 1937–1938 годов. Многие подозревали его в намеренном уклонении от поддержки других командиров, включая его опаснейшего соперника – тоже дивизионного командира и тоже коммуниста, уроженца Эстремадуры Кампесино (Валентино Гонсалеса). На Листере лежит часть вины за проигрыш республиканцами трех названных операций.

Однако в последующих, самых кровопролитных битвах испанской войны – Арагонско-Левантийской, Каталонской и на Эбро – Листер и его подчиненные снова показали себя с наилучшей стороны. Националисты позже не без почтения писали о великолепных качествах его 11‑й дивизии. Она была последней в отступлении и первой в наступлении. В обстановке всеобщего смятения и хаоса «легендарная 11‑я» по нескольку суток удерживала позиции под сильнейшим артиллерийским огнем, на который ей нечем было ответить и который по уставным шаблонам выдержать было невозможно. Похвала врага стоит очень многого.

Невзирая на молодость Листера, его недисциплинированность и на интриги против него со стороны многих высокопоставленных лиц – республиканца Асаньи, социалиста Прието, коммунистки Ибаррури, он неплохо продвигался по служебной лестнице. На третьем году войны он командовал прославленным 5‑м корпусом – лучшим в Народной армии. А перед самым крушением Республики Листера произвели в полковники и назначили командармом.

Упорные и умелые оборонительные действия войск Листера и Модесто