– Ну ладно, – буркнула, выворачиваясь изее рук, Женя и достала из сумки косметичку. Черт, а ведь сколько слов себедавала… – Все ясно, можешь ничего не говорить. Но это ведь межгород был?

– Да, – Эмма осторожно втиснула своюроскошную фигуру за стол. – Но звонили Грушину. Из Хабаровска.

– Из Хабаровска?! – Женя замерла передзеркалом. – Как интересно!

– Не больно-то интересно будет, когда счета запереговоры придут. Он второй день с телефона не слазит, так что, если кто изахочет, не прозвонится к нам.

Женя слабо улыбнулась. Дай тебе бог здоровья,Эммочка, добрая ты душа. Мол, звонил, конечно же, звонил твой летающий Лев, дабеда, пробиться не мог, потому что Грушин прочно подсел на трубку.

Да-да-да… Только вот беда-беда-беда: вечерамидома у Жени телефон совершенно свободен. И молчит – мертво молчит. Можно,конечно, для приличия забеспокоиться: вдруг со Львом что-то случилось, все-такина воздушном шаре летать – не грибы собирать! Однако именно вчера Женя имелаудовольствие увидеть во «Времени» сюжет об успехах наших воздухоплавателей,впервые выступивших с показательными выступлениями на каком-то французскомавиасалоне. И плыл во французских небесах до слез знакомый белый шарик,расписанный силуэтами восточного города.

Франция – это ведь совсем близко. Это нетропики Аргентины, не каменистая иракская пустыня. Когда звонишь в Нижний, кпримеру, из Парижа или Ниццы, слышно лучше, чем с Автозавода или из Сормова!Нет, не звонил Лев. Уплыл, опять уплыл нарядный радужный шар… а может быть, ужеи лопнул мыльный пузырик Жениного счастья?

– Кстати, – сказала вдруг Эмма, –видела афиши? Недели через две, что ли, фиеста воздушных шаров начинается. Какдумаешь, не нагрянет к тебе гость дорогой, который лучше татарина?

– Христос с тобой, – сказала Женя. –Уж сколько этих фиест перебывало – ты хоть раз тут видела нашего общегознакомого? Вот и нет.

– А вдруг на этот раз…

– Кручинина не пришла еще? – прервалраздавшийся из интеркома голос Грушина.

Эмма вскинула брови: мол, ты уже пришла,подруга? Господи, похоже, это единственный человек, которого всерьез волнуетжизнь некоей Евгении Кручининой. Право, из-за той «подвальной» истории самаЖеня и то меньше тряслась. И сейчас заботится: готова ли она к очереднойначальственной выволочке?

Женя медленно кивнула: готова. Может быть,если Грушин сейчас заорет на нее, от сердца отляжет? И даже если прорвутсяслезы, можно будет сделать вид, что это – от обиды на начальство. И спасет онаостатки гордости. Жалкие остаточки. Довольно хилая площадка, с нее не пнешьненаглядного Левушку так, чтобы летел – пел-пел. А очень хочется. И этоединственный положительный момент.

– Пришла. Здесь, у меня, – доложила Эмма,одобрительно кивая, словно проникла рентгеновским взглядом в самую глубьЖениных мыслей.

– Давай ее сюда.

– Даю!

– Я все проверил. – Грушин, не здороваясь,резко кивнул: садись, мол. – Она была права, ты знаешь?

– Грушин… ты не рехнулся? – беспомощнопробормотала Женя. – То, что все это Аделаидин пунктик, совершенно ясно,но если еще и ты начнешь в мистику впадать…

– Нет, ты не так поняла, – отмахнулся он. –Или я не так выразился. Аделаида в том права, что убийства Стоумова и Полежаевадо сих пор не раскрыты, хотя после первого прошло четырнадцать лет, а послевторого – пять.

– Значит, все-таки убийства…

– Их квалифицируют как возможнонепредумышленные. Я еще вчера зарядил на дознание одного своего хабаровскогознакомца: он тоже частник, как мы, но ближе контактирует с органами. Егодопустили до архивов. Вот только что в очередной раз переговаривались, –кивнул Грушин на телефон. – Игорь Стоумов в восемьдесят пятом погиб впьяной драке – как раз накануне введения «сухого закона». Припоздал Горбачев намесяц, не то парень вполне мог бы живым остаться. Было ему всего-то двадцатьдва годочка. Дело простое: пили, потом били. Нашли Стоумова мертвым уже дня черездва. Информация по делу вся. Теперь о Полежаеве. 1993 год, инфляция,безработица, зарплату не платят, учителя бедствуют. Полежаев бросает школу,идет в бригаду дорожников. Работали… Ты в Хабаровске хоть раз бывала? –прервал себя Грушин.

Женя качнула головой.

– Три горы – две дыры, его так старожилыназывают. Три прямые, ровные главные улицы, а между ними – бывшие овраги, они,конечно, скованы асфальтом, но периодически размываются. Улицы, которые ихпересекают, – вроде нашего Окского и Почаинского съездов – крутизна! Впрямом смысле слова. И вот в конце октября ремонтировали днем и ночьюсползающую в овраг обочину. Двустороннее движение, теснота, пробки, а тутгололед. Убийственная затея. Вроде бы откуда-то «москвичок» вылетел и претпрямиком на дорожников. Кто-то увернулся, а Полежаев не успел. Пока туда-сюдакидались, водитель выскочил из машины и исчез. Его даже и не разглядел никто.

– Да брось! – недоверчиво усмехнуласьЖеня. – Как это – исчез? С «Москвичом» под мышкой, что ли?

– Почему? «Москвич» остался. И хозяина в двасчета нашли.

– Все ясно, дальше можешь нерассказывать, – безнадежно отмахнулась Женя. – «Воровка», да?

– Чистой воды. Угон, а кто угонял – неведомо.По пальцам его ни в одной картотеке не нашли. Очевидно, несчастный случай.

– Или рок, – пробормотала Женя.

– Ты чего там бурчишь? – рассердилсяГрушин. – Кто, интересно знать, из нас больший мистик?

– Цитата, цитата из Аделаиды, успокойся.Просто я никак не могу забыть ее доводы: Стоумов изображает в спектакле драчунаи погибает в пьяной драке. «Автогонщик» Полежаев нашел смерть под колесамиавтомобиля. По роли Неборсин был любителем «русской рулетки» и получил пулю ввисок. «Жокея» Климова едва не забил копытом беспричинно взбесившийся конь. Ктоследующий?

– В каком смысле? – настороженно поднялголову Грушин.

– Продолжаю цитировать Аделаиду, –успокоила Женя. – Она вопрошала: «Кто следующий?» И сама себе отвечала:«Я».

– Это почему это?!

– А по сюжету пьесы. Первым рассказывал вспектакле свою историю Драчун, потом Гонщик, потом Ковбой, потом Жокей и,наконец, Хозяйка. Аделаида не сомневается, что следующая очередь – ее. Говорит:«Мне суждена смерть от воды, как Бастинде».

– Это еще кто? – озадачилсяГрушин. – Тоже из спектакля?