А это – Алина Чегодаева. Девочка была – оторвида брось. Но очень хорошенькая, как видите. И единственная из всех наспо-настоящему талантливая. Ей была бы прямая дорога на сцену, но та история всюее перевернула. Впрочем, это естественно, ведь трагедия произошла из-за нее.Она даже факультет бросила. Перешла в журналистику, живет теперь в Хабаровске,насколько мне известно, еще живет. Алина играла девицу легкого поведения, нанее призывали все кары господни за ее грехи. Однажды ее ударило молнией, нунасквозь прошило, так, что даже туфли сгорели, а она, поди ж ты, осталась целаи невредима. В Хабаровске как раз произошел такой случай с одной девушкой, я ислизала его для своей пьески.

Кирилл Корнюшин – вон, с Алиной обнимается –тоже пока жив, тоже остался в Хабаровске. Этот парень единственный, по-моему,оказался способен понять, что происходит. Во всяком случае, я ничуть неудивилась, когда узнала, что он бросил преподавание в школе и перешел работатьв бюро ритуальных услуг. Ведь в нашей пьесе он играл человека, который уснуллетаргическим сном и был заживо похоронен. Проснулся в гробу… жуть, правда?Однако его не успели зарыть окончательно и вовремя спасли.

Теперь о них, – Аделаида показала напарня с увесистыми кулаками и автогонщика. – Игорь Стоумов изображалпрофессионального драчуна, который обожал демонстрировать свою силушку и знайтолько улыбался после каждого удара. Дурацкая роль, однако внешне оченьэффектная, потому что Игорь по ходу действия демонстрировал разные забойныеприемчики рукопашного боя. Теперь мы всего этого в боевиках до тошнотынасмотрелись, ну а тогда народ просто визжал от восторга.

Коля Полежаев играл гонщика, разбивавшего своимашины, горевшего, переломанного, – жившего, словом, на лезвии бритвы!

А я… – Аделаида слабо усмехнулась, глядя всвое молодое, дерзкое лицо, – а я как бы только что выбралась из страшноговодоворота, не умея плавать. Просочилась у Смерти меж пальцев! Видите, какаямокрая? На самом деле, конечно, меня не поливали водой перед каждым выходом насцену, платье и парик были пропитаны жидким клеем. Ну вот, теперь вы все провсех знаете.

Аделаида еще раз погладила фотографию и совздохом опустилась в кресло – на сей раз не инвалидное, а самое обыкновенное,обитое золотистым шелком, – и сделала Жене приглашающий жест занять второетакое же кресло.

– И тем не менее вы еще ничего не знаете.Потому что судьба каждого из нас могла бы сложиться совсем иначе, если бы… еслибы однажды мы не поехали с шефскими гастролями на БАМ, в бригадупутеукладчиков.

Вам никогда не приходилось видеть, какпрокладывают железнодорожные пути? Нет? Много потеряли, поверьте. По-моему, этоодно из самых сильных и впечатляющих зрелищ на свете. Вокруг немыслимая тайга,сопки…

– Сопки? – переспросила Женя.

– Так на Дальнем Востоке называют небольшиегоры. Итак, сопки, покрытые красным мхом-курумником, небо, прозрачное дозвонкости, безмятежно-яростное солнце. И сквозь этот пронизанный ветром исветом простор идет, идет, напористо идет огромный механический зверь. Онгремит, он грохочет, он пожирает пустоту, извергая звенья рельсов и шпал,вдавливая их в насыпь своим гигантским весом, – и снова движется дальше,вперед, оставляя за собой почти готовую дорогу. Там, конечно, работают илюди, – пафос в голосе Аделаиды несколько поутих, – рихтовщики, ихтруд очень тяжел и кропотлив, однако по сравнению с этими рывками путеукладчикасквозь пространство он выглядит мелким и невыразительным. Во всяком случае, такмы его восприняли. Это отчасти и предопределило дальнейшее.

Мы путешествовали со спектаклем от Тынды доЧары и Леприндо. Стоял месяц май, лиственницы нежно зеленели, розово-лиловыеоблака багульника реяли по склонам сопок. Но это на юге, в Тынде, а в Чаре иХани вовсю еще лежали сырые сугробы, лишь кое-где на прогалинах синие мохнатыеподснежники-прострелы, или сон-трава, мелькали под соснами среди желтых прошлогоднихигл. Там, знаете ли, вечная мерзлота.

Нас принимали неплохо. Ребята старались вовсю,но не потому, что хотели порадовать зрителей. Думаю, среди этих спокойных,уверенных в себе людей они впервые ощутили себя нестоящей надстройкой,бесполезными потребителями чужой и чуждой культуры, этаким духовнымперекати-полем. Мы все как-то затрепыхались, задергались, потому что малорадости чувствовать себя дрессированными собачками, о которых зритель забывает,едва выйдет из цирка. Мы-то считали себя элитой, а оказались просто даровымиклоунами. Нет, ну правда, какое им всем было дело до ковбоя, драчуна, гонщика,прочих идиотов, бессмысленно, бездарно растрачивающих жизнь? Страшно далеки ониот народа – это про нас было сказано, а не про декабристов. Тут БАМ, чертпобери, надо сдавать в эксплуатацию, а они про какую-то Смерть чирикают,тунеядцы!

Самое унизительное, что своего пренебреженияникто открыто не выказывал, но то, что мы здесь чужие, пыль на ветру, ощущалосьочень сильно. И очень сильно угнетало.

И вот мы оказались в Леприндо. Это почтиЯкутия, почти север. Две бригады путеукладчиков шли через Кодарский тоннельнавстречу друг другу – мы побывали в обеих. Тут-то и познакомились с Иваном.

Он был ровесник моим ребятам, может быть, чутьмладше. Но в сравнении с ним все они казались пережившими себя, брюзгливымистарикашками. Их юношеское восхищение давно было убито жизнью – странно, почемуименно факультеты иностранных языков формируют племя циников и злобныхскептиков?! А Иван был переполнен этим восхищением. Чистая, нетронутая душа!«Иванушка-дурачок» – так сразу стали звать его мои ковбои и жокеи. А он былскорее Иван-царевич. Очень красивый: скульптурные черты, ясные глаза,великолепные губы. А рост, а плечи, а вся стать юного Геракла! Умри, Голливуд!Удивительно, что именно там, на БАМе, я видела по-настоящему красивых мужчин.

– А женщин? – не сдержав робкогоехидства, вставила Евгения.

– Женщин? – Дуги бровей пренебрежительнодрогнули. – Ну какие там могут быть женщины, в бригаде путеукладчиков?!Работяги, свои в доску – это в лучшем случае. Матерились покрепче мужиков! Да яна них, строго говоря, и не смотрела. – Аделаида пренебрежительно пожалаплечами, и Женя едва успела спрятать понимающую улыбку. – Итак, Иван… Он непропустил ни одного из шести спектаклей, данных нами в Чаре, Хани и Леприндо, икаждый вечер мы видели в толпе зрителей эти сверкающие голубые глаза, хотя отусталости у него отказывали руки и ноги, да и концы там не близкие, мотаться занами… Однако он был молод, силен, да и влюблен к тому же по уши. Конечно,очаровала его прежде всего Алина, но и все остальные – тоже. Все мы. Спектакль,костюмы, манеры, речь… Все оптом и в розницу! Он был слишком юн, слишкомнеискушен, чтобы понять: мутное стекло здесь выдают за бриллиант. Ивана мыпокорили с первого взгляда, он знал нашу дурацкую пьесу наизусть уже на другойдень, с упоением цитировал ее, примерял Сашкину шляпу и очки гонщика Кирилла.