кубка, вмещавшего половину канады, то есть полторы пинты вина[159]. Когда посланник предположил, что вино, должно быть, развели водой, Исмаил передал ему напиток, чтобы португалец удостоверился, что он не разбавлен, и послу пришлось в качестве штрафа выпить всю порцию, что он и сделал тремя большими глотками. Шах, напротив, пошутил, что преподнесенное ему португальское вино едва ли можно отличить от меда или масла. В разгар застолья, когда правитель местной провинции со слезами на глазах заявил, что его любовь к гостям так велика, что он считает себя фиранги (этим словом, произошедшим от слова «франк», именовали европейских христиан) и хотел бы жить с ними, посланник обратился к шаху с просьбой о дружбе. Исмаил дал отрезвляющий ответ, что друзьям не подобает обкрадывать друг друга, как это сделали португальцы, захватив его провинцию Ормуз, и что пока его мысли сосредоточены на победе над турками и взятии Мекки, он – в качестве одолжения собеседникам – попросит шаха Биджапура (давно зависевшего от персов) оставить их в покое. Послов отправили обратно в Ормуз, снабдив письмами, где с необычайным красноречием и красотой приветствовали португальского короля, чье величие подобно благоухающей розе, и его генерала в Индии, которого сравнивали с рассветом и ароматом мускуса, – но оставив без желаемого союза[160].

Именно в таком океане, в таком котле противоречивых устремлений Камоэнс провел свои первые годы на Востоке, и именно там ему предстояло найти материалы для эпической поэмы, которая не только стала его пропуском в землю обетованную, но и сделала (по словам немецкого поэта Фридриха Шлегеля) самым любимым поэтом со времен Гомера. Будничная жизнь на борту патрульного корабля, должно быть, не давала возможности сочинять нечто большее, нежели мрачные стихи, в которых он оплакивал свое отверженное положение. Однако к добру или худу, но вскоре Камоэнс снова оказался в тюрьме, где у него появилось много времени, чтобы размышлять, сочинять и писать.

IX

Лето 7037 года

Не только Португалия видела в Персии решение своих проблем. Примерно в то же время, когда португальское посольство отправилось к Исмаилу, генуэзский купец по имени Паоло Чентурионе двинулся на север в Москву: этим путешествием он надеялся спасти свою родину, перенаправив торговлю пряностями северным путем – из Индии через Центральную Азию и Россию. Разрушив торговлю через Каир и Александрию, португальцы сумели не только повергнуть Мамлюкский султанат в Египте, но и подорвать экономический фундамент Венеции и Генуи, которые на протяжении веков доставляли восточные товары из Александрии на рынки Европы. Итальянские торговцы были в ярости. Полный контроль португальцев над рынком пряностей, жаловался Чентурионе в труде, написанном итальянским гуманистом Паоло Джовио, позволял им устанавливать доселе невиданные и вопиюще неприемлемые цены. При этом продукты портились: на свежесть специй влияли инфекции и грязь на кораблях, а также длительное хранение в Лиссабоне, в результате чего они теряли естественный аромат, вкус и качество. Чентурионе предлагал побить португальцев их же оружием, проложив новый маршрут для пряностей вверх по Инду: предполагалось переправлять товары коротким рейсом через горы Паропамиз к реке Окс (Амударья), затем везти через Каспийское море до Астрахани, откуда отправлять вверх по Волге в Москву и далее в Балтику, тем самым полностью исключая необходимость иметь дело с Левантом, контролируемым Османской империей, или с португальскими маршрутами вокруг Африки[161].

План Чентурионе был нежизнеспособен – не в последнюю очередь потому, что Россия не контролировала регион к северу от Каспийского моря и даже не могла вести там торговлю сама, однако европейцам это было совершенно неясно: знания Европы о политике и географии Центральной Евразии отличались крайней скудностью. Джовио составил карту (единственную сохранившуюся копию которой недавно обнаружили в Венеции) с изображением предполагаемого маршрута, и она выглядела достаточно правдоподобно, чтобы встревожить португальцев, понимавших, что их возможности контролировать сухопутные перевозки на востоке весьма ограничены. Вероятно, Дамиан увидел еще одно доказательство реальности подобного маршрута, когда посетил большую библиотеку Конрада Пейтингера в Аугсбурге, где самым большим сокровищем была Пейтингерова таблица (Tabula Peutingeriana), считающаяся единственной сохранившейся картой римской дорожной сети.

На этой карте длиной почти 7 метров мир изображен в виде узкой полосы – он словно прилегает к этим дорогам; в частности, показаны различные маршруты через Центральную Азию, которые могли бы конкурировать с океанским путем. Дамиану пришлось публиковать ответ на итальянский выпад против португальской торговли пряностями, где он полностью отвергал обвинения, что его соотечественники задирают цены и продают несвежий товар. Наоборот, писал хронист, он сам в детстве чувствовал запах костров, в которых португальцы сжигали старые пряности; кроме того, затраты португальцев на распространение христианства и борьбу с турками превышают прибыли от торговли специями – скрытый намек на венецианцев и генуэзцев, которые вели прямую торговлю с Александрией и Бейрутом и таким образом укрепляли финансы ислама. Однако этого оказалось недостаточно для победы португальцев в информационной войне, и Дамиану в конце своей дипломатической карьеры пришлось отправиться из Польши на восток: это случилось примерно в 7037[162] году по русскому летоисчислению[163].

Причина путешествий Дамиана в эти края остается загадкой. Видимой целью могла быть торговля – он отмечал, что основным напитком у московитов, ливов и литовцев (как и у эфиопов) являлась медовуха, которая по вкусу напоминала мальвазию и кандию (вина с Канарских островов и Крита), а северные регионы не знали сахара и поэтому представляли девственный рынок для португальских товаров, – однако привлекательность России для европейцев того периода этим не исчерпывалась. После завоевания независимости от распавшейся империи Тимуридов в конце XV века московиты сделались очередным кандидатом в чудесные христианские союзники, и некоторые европейские державы лелеяли надежду, что русские откроют второй фронт, выступив против османов с севера. Это стало особенно актуально после произошедшей несколькими годами ранее битвы при Мохаче (1526), когда Сулейман Великолепный разгромил венгров[164], в результате чего османские войска появились в самом центре Европы. Хотя в Европе оплакивали трагическую гибель венгерского короля Людовика II, возможно, самым тревожным аспектом этого поражения оказалась полная неспособность других европейских держав сплотиться вокруг венгров. Сам Дамиан участвовал в попытке португальцев финансировать германскую поддержку венгров, однако папский легат заблокировал ее, поскольку она означала сотрудничество с врагами-протестантами. Помощи поближе венгры искать не могли, поскольку постоянно вовлекались в территориальные споры с поляками и Московией, а цари смотрели на Венгрию и Литву как на естественные русские владения. Русские не собирались нападать на османов, гораздо больше их интересовало продвижение на польские территории при поддержке мусульманского союзника – татарских войск, оставшихся в Крыму. Хотя многие считали разрешение непримиримых противоречий в этом регионе ключом к безопасности Западной Европы, даже самые незначительные шаги давались с трудом, и первые