не оставляя себе ничего на еду. Такая сильная тяга к запахам, казалось, придавала достоверность древним легендам о живших на берегах Ганга людях, которые питались только запахом цветов; Камоэнс часто повторял эти истории. Местные жители также очень любили мытье, и если мусульмане в Индии мылись по крайней мере раз в три дня, то те, кто следовал индийским обычаям (португальцы называли их язычниками), купались в начале каждого дня и связывали эту чистоту с благочестием. Камоэнс писал:

Надеждой непонятной, необычной

Свои сердца деканцы ободряют,

Считая, что дарует Ганг священный

Сынам земли желанное спасенье[133].

Европейцы, напротив, источали вонь: как говорится в одной из могольских хроник, португальцы носят очень красивую одежду, но часто очень грязны и угреваты. У европейцев отсутствовала привычка мыться, и они, должно быть, хорошо это понимали, поскольку поселившиеся в Индии, как правило, быстро подстраивались под местные порядки. Недавно прибывший человек опознавался по тому, что при питье он по-прежнему прикладывал губы к чашке, а не следовал индийскому обычаю лить в рот сверху, и неуклюжее поведение новичков подвергалось насмешкам[134].

К 1550-м годам последним портом португальского Carreira da Índia (Пути в Индию) был не Каликут, куда в 1498 году прибыл да Гама, а Гоа. Уже во время первого плавания стало ясно, что позиции португальцев в этом регионе крайне слабы: у них практически не имелось ничего нового или лучшего качеством, а конкуренцию им составляли прочно утвердившиеся здесь мусульманские купцы, которые вполне представляли себе португальские намерения. Существующие торговые пути, по которым пряности доставляли из Гуджарата и с Малабарского побережья через Красное море в Каир и Александрию, связывали тех же купцов с внешним исламским миром, а ранние португальские сообщения об Индии часто содержат упоминания встреч с мусульманами из Испании и Северной Африки, а также с итальянцами, поляками и славянами, которые проложили свой путь на восток через Стамбул. Это означало не только то, что индийские правители настороженно отнеслись к португальцам почти сразу после их прибытия, но и то, что технологии, на которые европейцы опирались в других странах для демонстрации своей мощи, можно было легко приобрести либо у турок, либо непосредственно в самой христианской Европе. Португальцы в Каликуте обратились к своей хорошо отрепетированной тактике создания торгового поста, который незаметно превращался в стратегическое укрепление, однако в течение пяти лет после прибытия да Гамы на заморина работали инженеры из Милана и Венеции, обеспечивая противодействие португальской огневой мощи. Недалеко от покоев Дамиана в лиссабонском замке стояла гигантская пушка «василиск» с арабской надписью, привезенная из похода на Диу в Гуджарате, и даже король Момбасы спас корабельную пушку с затонувшего судна, чтобы использовать ее против португальцев. Восток активно приобретал в Европе не только военные технологии, но и культурные знания: на корабле, захваченном португальцами в 1509 году, обнаружилось огромное количество европейских книг на латыни, итальянском, немецком, славянском, французском, испанском языках – и даже несколько на португальском. Титул, который король Мануэл принял после возвращения да Гамы в Португалию – Повелитель мореплавания, завоеваний и торговли Эфиопии, Аравии, Персии и Индии, – был не столько реальностью, сколько желанием, причем весьма нелепым[135].

Однако фрагментарный характер индийского политического ландшафта идеально подходил для португальской практики сталкивания местных сил между собой: гости легко меняли верность, примыкая к различным государствам и даже различным фракциям внутри одного государства, и использовали создаваемую нестабильность. Когда оказалось, что завести базу в Каликуте сложно, они просто снялись с якоря и обосновались в его сопернике Кочине, расположенном дальше по побережью – нарушив тем самым баланс между этими государствами, поскольку через один порт торговля расширилась, а в другом – ухудшилась. Аналогичным образом португальцы поступили и с другими мелкими королевствами Малабарского побережья – Каннанором, Кранганором и Куламом – и в конце концов обратили свой взор на Гоа, провинцию гораздо более могущественных мусульманских правителей Адил-шахов, правивших в султанате Биджапур. Здесь португальцы воспользовались напряженностью между немусульманскими жителями Гоа и исламским правящим классом; они захватили город силой, а затем предложили условия, которые отбили у жителей всякое желание возвращаться к старым властям: снижение налогов, передача земель и должностей от мусульман к язычникам, свобода в традициях и верованиях – все это подтверждалось делегацией брахманов, отправившейся в Лиссабон. Хотя сама область Гоа, как и Антверпен, производила весьма мало (товары в основном шли из Гуджарата, расположенного севернее), географическое положение делало это место идеальным центром для португальских операций в Индии: город, расположенный в легко обороняемом эстуарии, лежал на полпути между торговыми центрами Гуджарата и Цейлона, прямо перед перевалом через горную цепь Западные Гаты. Гаты поражают одновременно и крутизной склонов, и почти непроходимой растительностью; они отделяют космополитичное Малабарское побережье от совершенно иного мира Деканского плоскогорья, которое составляет бо́льшую часть Южной Индии. Хотя португальцы не надеялись продвинуться в Центральную Индию, этот перевал позволял им поставлять великим правителям Виджаянагарской империи в Декане арабских жеребцов для поддержания военного контроля над плато, а также обеспечил прибыль и полезного союзника в борьбе с мусульманскими провинциями на севере[136].

Именно в этот Goa Dourada – Золотой Гоа – прибыл Камоэнс, высадившись у ворот Мандави после плавания вверх по реке, в честь которой они получили название – шелковисто-коричневому пути, ведущему между островами, вздымающими свои обрывистые зеленые берега. Если двигаться от набережной, то слева находится дворец бывших шахов, изящные темные пилястры его базальтовых ворот дают первое представление об индийской каменной кладке, искусство которой, как казалось европейцам, не поддается естественному объяснению. Здесь, как и в других местах, европейские фирмы сочетали свой бизнес с приобретением произведений искусства. Еще в 1515 году агент семейства Медичи писал из Гоа своему покровителю герцогу Джулиано, упоминая древний храм, называемый пагодой, сделанный с чудесным мастерством, со старинными статуями из какого-то черного камня, обработанного до величайшего совершенства, и предлагая приобрести некоторые из этих древностей для дополнения портрета, который Джулиано только что заказал у Рафаэля. Справа от дороги, поднимающейся от набережной, тянулись неброские скучные европейские церкви, в том числе капелла францисканцев и церковь святой Екатерины, возведенная над воротами, через которые португальцы прорвались при атаке в день Святой Екатерины в 1510 году; а на холме, за последними воротами Бахарейш, находился колледж святого Павла, где с недавних пор заправляли иезуиты. Непосредственно через центр города проходила Rua Direita, «прямая дорога», которая служила главной артерией Гоа: вдоль нее организовывалась вся сложная жизнь города[137].

Если Камоэнс надеялся, что Индия даст ему возможность перезагрузить карьеру и станет местом, где он сможет использовать свои таланты для перестройки себя, то эти иллюзии быстро развеялись, когда он обнаружил раздробленность и гниль Гоа; впоследствии