этот момент выступил Дезидерий Эразм, известный как Эразм Роттердамский; блестящий ученый-гуманист находился тогда на пике своего влияния, будучи первой знаменитостью эпохи книгопечатания. Однако его ответ не удовлетворил никого из участников конфликта. С одной стороны, он осудил поведение пировавших, безрассудный фанатизм которых оказывался проклятием для общества и вредом для религии. По его наблюдениям, пьянству и разврату чаще предавались именно те, кто претендовал на праведность. С другой стороны, он также порицал и наказание за эти проступки, поскольку они нарушали правила, не имеющие обоснования в священном Писании, и являлись в основном инструментом для принуждения людей. Он процитировал текст Евангелия от Марка – ничто, входящее в человека извне, не может осквернить его – и подкрепил эти слова цитатой из святого Павла, который сказал: ибо Царствие Божие не пища и питие[123]. Хотя Эразм признавал, что первые христиане постились и даже использовали своеобразную форму веганства, этим они скорее отвлекались от телесных страстей, нежели следовали какому-то набору заумных правил. В наши дни, отметил он, правила, касающиеся того, что можно есть, никак не поощряют умеренность: наоборот – кухни оживленнее всего в рыбные дни, и все предпочитают осетрину, форель и мурену, а не копченую баранину или свинину; продукты, разрешенные в пост – такие как черепахи, улитки и змеи, – гораздо наваристее говядины или баранины и вызывают большее вожделение. (Сам Эразм получил от папы разрешение употреблять мясо в пост, хотя всегда утверждалось, что это было сделано по соображениям здоровья.) Какой смысл воздерживаться от баранины, если вы набиваете живот травами, финиками, инжиром, изюмом, трюфелями, артишоками и луком, которые возбуждают половые органы сильнее, нежели молодые цыплята? Единственный смысл этих правил, по словам Эразма, заключается в том, что они дают возможность мелодраматично демонстрировать гневную набожность: в наши дни трапезы происходят повсеместно, и никто не впадает в трагедию. Но если кто-то вкусил плоти, все кричат: «О небеса, о земля, о моря Нептуна»; устои церкви шатаются, ереси наводняют ее! Блестящая острая сатира Эразма одновременно и разъярила протестантов, которые напали на него в печати, и убедила многих католиков, что мыслитель явно находится на противоположной стороне[124].

Возможно, Дамиан и не пил из той последней чаши в Шлезвиге, но в последующие дни он определенно ощущал похмелье от того вечера, взявшись за исправление ситуации. Он написал нескольким людям (включая короля Португалии), изложив свое видение случившегося – явно опасаясь, что другие сообщения дойдут до правителя раньше. Но это не означало, что в будущем он не совался куда не следует. По дороге из Дании в Польшу он решил сделать еще одну остановку, на этот раз в Виттенберге. Один из его друзей в Гданьске любил повторять, что тот, кто не видел ни Виттенберга, ни Рима, не видел ничего, – хотя, конечно, в отличие от Рима, в Виттенберге имелось только одно, на что стоило смотреть, – и, похоже, вскоре после приезда Дамиана в Вербное воскресенье 1531 года хозяин поинтересовался, не хочет ли он послушать проповедь Лютера в полдень этого дня. Дальнейшие сцены четко запечатлелись в памяти португальца, поскольку многие люди практически в одинаковых выражениях пересказывали их описания Дамианом. Возможно, событие поразило гостя, поскольку он ожидал большей пышности в окружении монаха, сокрушившего западное христианство, а вместо этого Лютер прибыл только со своим главным сподвижником Филиппом Меланхтоном: невысокий теолог Меланхтон с непокрытой головой вел своего мула и пел гимны. Даже если де Гойш и воспринял это как инсценировку входа Спасителя в Иерусалим в Вербное воскресенье, когда приближался роковой час Христа, он никогда не упоминал об этом. Дамиан утверждал, что из самой проповеди не понял ни слова, поскольку не владеет немецким, и улавливал только те места из Библии, которые цитировались на латыни; но это означало лишь то, что его ничто не отвлекало, и он мог заметить силу воздействия слов Лютера на прихожан[125].

Как свидетельствует инсценировка входа, так очаровавшая Дамиана, Лютер во всех отношениях являлся мастером драмы. В проповеди предыдущего дня он направил внимание слушателей, аппетит которых был возбужден после месяца Великого поста, к Евангелию от Иоанна – к тем отрывкам, где рассказывается о чуде с хлебами и рыбами, когда Христос накормил скудной едой великое множество людей. Лютер утверждал, что Иисус совершил чудо с хлебами и рыбами, чтобы дать понять иудеям, собравшимся на берегу Галилейского моря, что они должны стремиться не к физической пище, а исключительно к пище духовной, что он сам есть хлеб жизни и что только вкушая его, можно обрести спасение. Лютер заявил, что это не то же самое, что сказать: виттенбергское пиво утоляет жажду и анненбергское пиво – тоже; нет, истина в том, что только виттенбергское пиво способно утолить жажду. Он высмеивал сторонников римской церкви, которые проповедовали, пели, завывали в своих церквях, но при этом делали вид, что к спасению могут привести другие вещи – строительство часовен, паломничество, молитвы святым. Это, провозглашал он, сравнимо с осоловелым лепечущим пьяным, который в своем оцепенении не понимает, что говорит. Конечно, к остальным частям Библии с ее конкретными высказываниями о различных аспектах человеческой жизни тоже нужно иногда обращаться; но эти части, по словам Лютера, подобны петрушке, которой посыпают нарезанное жареное мясо: основой христианской жизни является именно жареное мясо, а латук и петрушка служат лишь гарниром к нему[126].

Лютер продолжал играть на желудочных соках окружающих людей и на следующий день, когда этот великий человек удостоил Дамиана аудиенции в собственном доме. За столом Лютера в Черном монастыре (бывшей обители августинцев), который ему подарили отцы города, разыгрывались многочисленные сцены, в которых идеи Лютера воздействовали на гостя как через постановку, так и посредством слов. И хотя в последующие годы в памяти Дамиана иногда смутно всплывали другие детали, он отчетливо помнил, что они ели яблоки и лесные орехи и что к столу их принесла сама жена Лютера, бывшая монахиня Катарина фон Бора. Дом представлял собой образец семейного счастья: в него входили через дверь, которую Лютер подарил жене на день рождения, в саду сажали дыни и тыквы, а Катарина задавала тон в домашнем хозяйстве, заботясь об урожае шелковицы. Не было ничего случайного в том, что Дамиану предлагали исключительно скудную пищу, которую можно было найти в начале апреля в центре немецких земель – только местные свежие продукты, не требующие специй.

Хотя сам Лютер критиковал деспотичные предписания церкви в отношении рациона питания, это вовсе не означало, что пост не играл никакой роли в его представлении о благочестии; наоборот, от его последователей ожидали еще больших подвигов