сообщил о широко распространенном убеждении, что Тримурти – доказательство того, что индийцы некогда были христианами, а наслоившийся позднее ислам просто испортил их веру.

В то же время у других людей подобная параллель вызывала глубокую тревогу: она свидетельствовала, что в христианском откровении, лежащем в основе европейской культуры, нет ничего уникального или избранного, а значит, нет ничего, что требовало бы присутствия европейцев в нехристианском мире. Многие пришли к выводу, что все это представляло дьявольскую ловушку – предполагалось завлечь христиан в ересь, выставив перед ними идолов и прельстив знакомыми вещами. Когда Камоэнс переписывал сцену в храме в Каликуте, ему было необходимо полностью убрать неловкие сходства, и в его тексте путешественники немедленно признают святилище аномальным еретическим местом, на которое реагируют с ужасом:

Неведомые, странные скульптуры

Входящих в зал немедля обступали,

И демонов зловещие фигуры

Изваянные в камне пребывали.

Исчадия причудливой Натуры

Химеры – среди статуй обитали.

Так очи христиан в недоуменье

Чужих богов узрели воплощенье[110].

У одного из богов имелись рога, у другого – два разных лица; у третьего руки раздваивались так, что конечности торчали, как щупальца; еще один взирал на них собачьей головой[111].

Потрясение, которое Камоэнс вложил в умы Васко да Гамы и его команды, на самом деле было довольно искусственным. В христианских церквях хватало скульптур и картин, где смешивалось животное и человеческое: ангелы обладали птичьими крыльями, Моисей часто изображался с рогами (в частности, на величайшей скульптуре Микеланджело в церкви Сан-Пьетро-ин-Винколи в Риме), четырех евангелистов представляли зачастую в виде человека с четырьмя лицами – быка, орла, льва и ангела[112], и даже существовала традиция изображать святого Христофора с головой собаки (Христофор Псеглавец), как в крупной церкви Сан-Мильян в Сеговии. И если одни при встрече с индийскими богами категорически отрицали сходство с христианским искусством, то для других подобные изображения послужили неопровержимым доказательством, что иконы в европейских церквях – это опасные чужеродные элементы, от которых нужно избавляться, чтобы вернуть вере исходную чистоту. Эти настроения, пожалуй, лучше всего передал английский комментатор-протестант, который извлек следующий урок из опыта да Гамы в Каликуте: Насколько близко кровосмешение ко всем видам идолопоклонства? Насколько легко перейти от поклонения неизвестно чему к поклонению самому дьяволу? Вскоре после возвращения да Гамы из Индии Европу начнет раздирать религиозный конфликт, в котором центральным предметом распрей являлись именно те вещи, в которых религия Востока демонстрирует поразительные отголоски христианской практики: идолы, воздержание и пост[113].

VII

Между устами и чашей

Спустя годы никто уже не мог вспомнить, в пятницу или субботу Дамиан устроил необычный ужин в своих покоях в замке. Фактически согласия нет даже по поводу года: вероятно, 1557 – как раз в тот период, когда он перешел от сортировки документов к написанию своих хроник, но возможны 1556 или 1558. Многочисленные свидетельства сходятся по поводу других подробностей этой истории. Естественно, присутствовал сам Дамиан (явно в хорошем настроении), жена Жуана и дочь Катарина восьми или девяти лет. Они принимали у себя несколько родственников, в том числе племянника Дамиана, жену племянника и их дочь Бриоланью, которая в то время была беременна. Не исключено, что имелись и другие гости, поскольку Дамиан часто принимал у себя людей с севера, где провел свою юность; например, большую часть 1555 и 1556 годов у него жил Леонард Турнейссер цум Турн[114]: Дамиан помогал ему составлять исчерпывающий перечень растений, животных и народов Португалии (где фигурировали и морские жители – вероятно, по просьбе Дамиана). Однако точно известно, что стоял сезон апельсинов[115].

Похоже, что еда уже стояла на столе, и слуг отпустили, когда беременная Бриоланья, которую тошнило при мысли о приготовленной рыбе, решила поискать апельсиновый сок: по-видимому, она надеялась, что эта кислая жидкость поможет успокоить ее желудок. Дамиан хорошо разбирался в плодах: в своем путеводителе по Лиссабону он отметил лучшие сады в окрестностях города, а также упомянул в хрониках о плодовых деревьях, которые растут на Азорских островах, в Малакке и Мозамбике; он даже задавался вопросом, не это ли побуждало морских жителей выходить на берег возле Синтры: ведь здесь имелись самые замечательные плоды всех видов, какие только могли расти в этой части света. Дамиан догнал Бриоланью, и они решили, что, возможно, вместе с апельсиновым соком ей стоит попробовать соленую свинину, а не рыбу – хорошее сочетание, чтобы успокоить расстроенный желудок. Это было несколько грешно, потому что в постные дни мясо и молочные продукты запрещались, однако ничего из ряда вон выходящего, поскольку такие дни составляли почти треть года, а при недугах допускались исключения, к тому же считалось, что беременность вызывает у женщин тягу к тяжелой пище. Бриоланья даже говорила об изменении аппетита своему духовнику[116].

Дамиан (который, судя по сообщениям, весьма заботился об удовольствии окружающих) принес несколько хороших кусков мяса, колбасу лингвиса, бекон вроде панчетты, ветчину презунту из филея, или, возможно, антрекота. Ему незачем было беспокоиться, что о таком обеде узнают посторонние: не требовалось никого посылать за продуктами, потому что у хрониста имелась кладовая, до отказа набитая провизией; она находилась в конце его покоев и примыкала к Каза-ду-Эшпириту-Санту – капелле, предназначенной для обитателей замка. Посреди выложенной плиткой кладовой стояли бочки, и за всем этим присматривала еще одна его дочь – незаконнорожденная Мария. Содержимое этой кладовой запомнилось многим в замке: там хранились пшеница и ячмень, масло и вино, бекон и солонина, мешки с пшеницей, сардины и банки с маринованной и соленой рыбой из Фландрии – любовь к такой еде Дамиан привез с севера (наряду с женой-голландкой), он сохранял это пристрастие, несмотря на изобилие свежих морепродуктов на лиссабонских причалах. Найти для всего этого место оказалось довольно проблематично, поэтому продукты, переполнив кладовую, вторглись еще и на галерею, которая выходила в саму капеллу. Предполагалось, что такая конструкция, подобно ложе в театре, позволит привилегированным жителям с удобством посещать службы – не выходя из дома и не смешиваясь с другими людьми; однако никто не видел, чтобы Дамиан использовал галерею с этой целью – что, пожалуй, неудивительно, если учесть, что она была забита провизией, не вместившейся в кладовку. Более того, люди пожаловались, что жидкости из кладовой просачиваются сквозь щели между досками галереи в помещение церкви: жир, уксус и рассол с мяса и рыбы в смеси с мучной пылью из мешков капали вниз, и человек, посланный на уборку, сначала