Даже в тех местах, которые соглашались на сотрудничество, провизию было трудно раздобыть: остров Ормуз, где Камоэнс провел зиму 1555 года, отличался чрезвычайно сухим климатом, а снабжение с материка вызывало такие проблемы, что купцы – в знак своего высокого статуса и роскоши, которую они могли себе позволить, – заставляли слугу носить перед собой серебряный бочонок с водой, куда бы они ни направлялись. На одной из картин того времени индийский художник изобразил, как португальцы в Ормузе принимают пищу в прохладе резервуара с водой. Португальский справочник по этому региону рассказывал, что ветры Красного моря настолько раскалены, что трупы там не гниют, а высыхают до порошка – мрачное наблюдение, хотя, возможно, по тем временам и не такое жуткое, если учесть, что mummia – ближневосточный порошок из мумий – пользовался широким спросом в Европе в качестве лекарства. Хотя в некоторых стихах Камоэнс с любовью пишет о судовой жизни, о дружеских байках во время бесконечного безделья, в основном дни были черными, жаркими и безысходными.

Окрест горы, безлесной и бесплодной,

Бесформенной, иссохшей, бесполезной,

Что ненавистна матери природе,

Где зверь не спит, и не летает птица,

Ключ не кипит, и речка не струится,

Где сладко не шумит листва на ветви…

Здесь, на суровом дальнем крае света,

Хотел бы я, чтоб жизнь моя – и ныне

Короткая – еще короче стала,

Поскольку жизнь моя давно разбита,

Разбита и разбросана по миру[151].

Эти и другие подобные строки не оставляют сомнений, что утративший иллюзии Камоэнс ощущал себя ничтожной и незначительной частью этой огромной бесславной машины[152].

Португальская стратегия в Индийском океане оказалась жертвой своего ошеломительного начального успеха. Уничтожение торговли пряностями, которая шла через Александрию в Каир, напрямую способствовало падению Мамлюкского султаната в Египте, что положило конец странной схеме, по которой номинальные лидеры ислама столетиями выбирались из числа рабов, и как минимум некоторые из них начинали свою жизнь христианами. Еще в 1503 году мамлюкский султан грозил западному христианству, провозгласив себя истинным наследником Александра Македонского в письме, которое Дамиан полностью приводит в своей хронике. Объявив себя тенью бога на земле и выразив сожаление по поводу того, как христиане обошлись с мусульманами (как в Иберии, так и на востоке), султан пригрозил в отместку разрушить христианские святыни, включая Иерусалим, так что камня не останется на камне, и сами камни обратятся в пыль. Кульминацией этого противостояния стала битва при Диу в 1509 году, когда португальцы разгромили вражеский флот, хотя ранее потерпели поражение от объединенных гуджаратско-мамлюкских сил, и эта победа перевернула ситуацию в Восточном Средиземноморье. Хотя подрыв экономических основ ислама на протяжении нескольких сотен лет был одной из главных целей европейских экспедиций, триумф при Диу на самом деле оказался скрытой катастрофой, поскольку напрямую способствовал возвышению гораздо более могущественного противника в лице Османской империи, и именно ослабление Мамлюкского султаната действиями португальцев дало османам последний фрагмент, необходимый для реализации своих амбиций в глобальном масштабе[153].

Завоевание Египта турками в 1517 году и превращение его в провинцию Османской империи не только принесло Стамбулу контроль над торговлей в Индийском океане, но и сделало турок покровителями священных городов Мекки и Медины, а также передало им халифат – духовное руководство исламом. Вместо деградировавшего и плохо организованного врага португальцы столкнулись с огромной разросшейся империей, обладавшей гораздо бо́льшими ресурсами, амбициями и уровнем развития, а также контролировавшей второстепенный морской путь, шедший через Персидский залив – район, который Камоэнс патрулировал в 1554 году. Османская разведка и картографические сети не уступали европейским, о чем свидетельствует карта Пири-реиса[154], на которой уже в 1513 году были отражены географические открытия в Америке, а также тот факт, что единственная сохранившаяся португальская карта того периода находится не в Лиссабоне, а в Стамбуле. Хотя османские суда не ходили так далеко, как португальские, к моменту прибытия Камоэнса турки уже реализовывали их плюсы: адмирал-корсар Сефер-реис заманивал португальские корабли на мелководье и в защищенные прибрежные воды, где преимущество имели более маневренные турецкие гребные суда. Одновременно османы развернули проект восстановления древнего канала, связывавшего Красное море с Нилом, что позволило бы напрямую плавать из Средиземного моря в Индийский океан. Если Португалия и Испания предполагали, что их экспедиции приведут к созданию масштабных и даже всемирных империй, воссоздающих славу Рима, то вскоре они обнаружили, что далеко не одиноки в своих устремлениях: выяснилось, что подобные амбиции присущи культурам монголов, китайцев, моголов, жителей Южной Индии и, конечно, османов. Османы считали себя наследниками Александра Македонского, а среди многочисленных титулов, присвоенных себе султанами, был и «кайзер-и-Рум» – «цезарь Рима»[155].

Пытаясь приспособиться к этой новой реальности, португальцы были вынуждены изобрести новую форму мировой политики. Чудесный союзник, которого они некогда пытались найти в пресвитере Иоанне, легендарном правителе христианского государства на востоке, оказался иллюзией; даже если эфиопские монархи действительно стали основой для мифа об этом царе-священнике, они не годились для турок: в 1530–1540-х годах это наглядно продемонстрировали поражения португальско-эфиопских сил от противников, поддерживаемых османами. Когда появилась альтернатива в виде персидского шаха Исмаила, португальцы поверили в свою удачу и от отчаяния даже сумели убедить себя, что шииты, которые не признавали ислам суннитского толка и имели собственные амбиции, на самом деле не являются настоящими мусульманами и поэтому вполне приемлемы в качестве союзника против суннитов-османов. В конце концов, Исмаил по материнской линии происходил от христианских императоров Трапезунда[156], и это были люди, говорившие на одном языке, о чем свидетельствует огромный пьяный пир в 1515 году, на котором шах Исмаил принимал португальских эмиссаров; показывая, насколько человеколюбиво живут персы, Дамиан описал его с той же точностью, с которой подходил к вопросам питания. Португальцы преодолели более 1000 миль вглубь страны от Ормуза и встретились с персидским монархом южнее Тебриза, где в тени заснеженного вулкана Сехенд располагался его город из 35 000 палаток[157].

Они нашли правителя в шатре[158], очень похожем на те, которые прославили персидские мастера – обильно украшенном парчой с золотой вышивкой и устланном коврами. В центре размещался резервуар с плавающей форелью, за которой любил наблюдать Исмаил. С ним находились послы Лори (в Армении) и Грузии – двух из 14 христианских государств, являвшихся вассалами шаха. Исмаил носил огромный шиитский тюрбан, такой же, как тот, что экспедиция привезла в Лиссабон, и за которым Дамиан присматривал, когда был пажом. Во время пира, продолжавшегося с утра до позднего вечера, Исмаил регулярно заставлял португальцев осушать чаши с прекрасным ширазским вином, но и сам не отставал, отпивая из огромного драгоценного